также для отсрочки возвращения Сорокина в Смоленск был сделан следующий ход: 
немцам по рации Злобина сообщили, что у Сорокина появилась возможность 
устроиться сотрудником охраны Тамбовского лагеря для военнопленных.
 16 апреля немцы радировали: «В ближайшие дни курьер доставит все, что вам 
нужно, а также документы для Шалаева. С их получением пусть он срочно едет в 
Челябинск и подготовит все для радиста, который прибудет позже прямо к нему. Мы 
пришлем вам надежного курьера».
 23 апреля Злобин принял радиограмму, в которой немцы одобрили планы Сорокина и 
обещали прислать ему в помощь девушку-радистку для прямой связи из Тамбова.
 Спустя пять дней, 28 апреля, на явочную квартиру прибыл очередной немецкий 
посланец и, не застав там Злобина, потребовал  свидания  с ним у находящегося 
там оперативного сотрудника, принимая его за помощника.
 На следующий день встреча состоялась.
 Курьер доставил Злобину деньги — 415 000 рублей, кварцы для передатчика и 
погоны старшего лейтенанта Красной Армии для Шалаева. При нем было письмо от 
руководителя Катынской разведшколы, в котором сообщалось, что курьер должен 
немедленно вернуться обратно.
 Прибывший назвал себя Рыбиным, рассказал, что он бывший московский милиционер, 
перебежал к немцам в 1942 году, состоял на службе в германской разведке под 
кличкой «Шурин». Его, как и всех, сбросили с самолета, произошло это 26 апреля 
в районе станции Лаптево Рязанской области.
 Проверкой Наркомата государственной безопасности, вновь созданного в апреле 
1943 года, было установлено, что настоящая фамилия курьера — Бабченко и он 
числится дезертиром с сентября 1942 года.
 Руководство 4-го Управления Наркомата государственной безопасности СССР, 
которое работало над операцией «Монастырь», приняло решение Рыбина-Бабченко не 
арестовывать. Злобин пристроил его на специально подобранную квартиру. Бабченко 
был взят под постоянное специальное наблюдение.
 В это время последовал очередной виток оперативной игры с германской разведкой,
 уже было арестовано 8 агентов противника и 7 их пособников, изъято более 
миллиона советских рублей. Однако основная цель «Монастыря» — проникновение 
нашей агентуры в Берлин — пока достигнута не была.
 Руководство Наркомата государственной безопасности (НКГБ) СССР подготовило  
очередную докладную записку в Государственный Комитет Обороны (ГКО) об 
оперативной игре «Монастырь».  В ней говорилось:
  «НКГБ СССР считает целесообразным: 
  Продолжать использовать существующую легенду о монархической организации 
«Престол» и радиоигру с немцами через «Гейне» и Злобина для осуществления 
основной задачи разработки  —  проникновения нашей агентуры в Берлин. 
  Для закрепления перед германскими курьерами «Гейне» и Злобина и легенды в 
целом Рыбина-Бабченко аресту не подвергать и дать ему возможность вернуться к 
немцам. Использовать благополучное возвращение Рыбина-Бабченко для постановки в 
ближайшем будущем от имени «Престола» перед немцами вопроса о направлении в 
Москву видного представителя германских разведывательных органов. 
  Одновременно с этим поставить перед немцами вопрос о посылке в Берлин «для 
переговоров» «видного» представителя организации «Престол», пароль которого 
подготовить проверенного агента НКГБ СССР с задачей внедрить его в центральные 
разведывательные органы противника». 
 Рации продолжали работать. Передачи  велись или  из леса, или из разных 
районов Москвы. Молчание. Терпение. Ожидание нового кода, присылаемого немцами 
как удачного хода военной игры. Бесконечно длинные ночи в ожидании летной 
погоды, удобной для высадки парашютистов.
 Главной целью и сутью игры с немецким командованием была постоянная передача 
противнику дезинформации, которая готовилась, а затем умело использовалась 
Генеральным штабом Красной Армии для борьбы с врагом.
 У немцев эти радиограммы подвергались тщательному изучению специалистами, и 
выдать им ложный материал за правду была задача не из легких. Приходилось 
продумывать ходы на несколько шагов вперед, ставя себя на место противника и 
пытаясь понять логику его мышления. Естественно, что содержание передаваемых 
радиограмм увязывалось с конкретными возможностями «Гейне»  по добыванию  той 
или иной информации, которые хорошо были известны немецкой разведке. 
Радиограммы «Гейне», краткие и лаконичные по содержанию, касались главным 
образом перевозок воинских частей, военной техники, боеприпасов, снаряжения и 
других военных материалов из тыловых районов страны на фронт по железной дороге.
 Понятно, что эти сообщения позволяли определить немецкому командованию 
планируемые нашими войсками наступательные операции.
 Однако органы государственной безопасности предполагали, что кто-то, им 
неизвестный, также ведет наблюдение за железной дорогой. Поэтому воинские 
эшелоны маскировались, а ложные составы, где под брезентом вместо орудий, 
танков и другой техники были бревна, ящики и другие элементы маскировки, шли по 
маршрутам, указанным в телеграммах «Гейне». В отдельных случаях, когда это было 
нужно и выгодно командованию Красной Армии, немецкий абвер получал от «Гейне» 
реальные сведения целевого назначения.
 Характерной в этом отношении стала информация, передаваемая через «Гейне» 
перед началом Сталинградской и Курской битв.
 Верховное немецкое командование было введено в заблуждение сведениями «Гейне» 
о планах советского командования в январе—феврале 1943 года в ходе 
наступательной операции и Сталинградской битвы, которая затем получила кодовое 
наименование «Кольцо». Он также сообщил в Берлин, что готовится наступление 
советских войск в районе Ржева и на Северном Кавказе. И действительно, 
советские войска провели наступательную операцию на Ржевско-Вяземском плацдарме 
2—31 марта