желанным гостем. Усевшись на циновки в уголке мечети, мы пили чай и 
разговаривали о жизни. Коммунизм в моем изложении и ислам в толковании имама 
удивительным образом были похожи... 
 Когда пошел четвертый год моей работы в Карачи, я невыносимо затосковал по 
Москве. 
 В середине сентября 1962 года командировка в Пакистан завершилась. Жена с 
сыном Алешей уехали в Москву в июне от летней жары, и я доживал последние 
месяцы один, томясь ожиданием и считая дни до отъезда. Добрый и умный человек - 
наш посол в Пакистане Алексей Ефремович Нестеренко не стал задерживать меня до 
приезда замены. Я попрощался с Карачи, как думалось, навсегда. Недолог путь от 
посольства, располагавшегося в старинном каменном доме в районе Кантонтент по 
Дриг-роуд, до аэропорта. Ощущение духоты и зноя живо до сих пор - в посольстве 
была одна-единственная машина с кондиционером, и, естественно, она 
предназначалась не для перевозки третьих секретарей. Маршрут Карачи - Дели, два 
дня в Дели, самолет ТУ-104 Аэрофлота, посадка в Ташкенте и, наконец, Москва, 
прохладные зеленые просторы, воздух Родины. 
 ПЕРЕМЕНА В СУДЬБЕ 
 Дом. Можно подвести какие-то итоги четырех лет за рубежом. Что же самое 
главное? 
 Разумеется, прежде всего сын, который родился в Карачи. 
 За четыре года я вырос с недипломатической должности референта до третьего 
секретаря, и, как слышал перед отъездом, посол направил в МИД представление о 
назначении меня вторым секретарем. В двадцать семь лет это немало. 
 Мне повезло, считал я. У меня были великолепные наставники, советские послы в 
Пакистане - покойный И. Ф. Шпедько, ныне здравствующие М. С. Капица и сменивший 
его А. Е. Нестеренко. Только спустя много лет сумел я оценить, да и то, думаю, 
не в полной мере, как много дало мне общение с этими столь различными по 
характеру, по темпераменту, по взглядам на жизнь дипломатами. Общим у них были 
преданность делу, высочайший профессионализм, дисциплинированный четкий ум и 
глубокое уважение к коллегам, сколь неприметное положение ни занимали бы они в 
посольской иерархии. В последующие годы, когда у меня самого стали появляться 
подчиненные и приходилось работать с начинающими сотрудниками, я частенько 
вспоминал своих первых учителей, их требовательную заботу, снисходительность к 
юношеским промахам, тактичное и дружелюбное внимание к себе. Это иногда вовремя 
останавливало рефлекторный порыв распечь молодого коллегу за какую-то ошибку, 
поставить его на место, попрекнуть недостаточной подготовленностью. 
 Только сейчас мне приходит в голову, что наставники мои были очень молоды. И. 
Ф. Шпедько и М. С. Капица были назначены послами, когда им не было сорока, А. Е.
 Нестеренко - пятидесяти лет. 
 Во время моей первой командировки вторым секретарем посольства работал Б. И. 
Клюев - глубокий знаток языка урду, пакистанский ветеран. Он приобщил меня к 
серьезной страноведческой литературе, вдохновлял на посещения университета, 
прогулки по городу, знакомил с интересными, столь непохожими на нас, людьми. 
Отчасти благодаря его дружеской руке я полюбил Пакистан и узнал об этой стране 
несколько больше, чем это было тогда принято. 
 Любовь и интерес к стране пребывания - это приобретение немалое, утешение для 
души и огромное подспорье в работе. Много раз в дальнейшем мне приходилось с 
горечью убеждаться, что некоторые сотрудники нашей службы, мои коллеги и 
подчиненные, абсолютно равнодушны к стране, в которой они живут и работают, не 
интересуются ее историей и культурой, вникают в ее проблемы ровно настолько, 
насколько это, по их мнению, необходимо для работы. У таких людей могут быть 
случайные успехи, они могут выполнять задания чисто оперативного характера, но 
твердо уверен, что их полезность ограничена. 
 Скоро я стал работать в отделе Юго-Восточной Азии МИДа СССР. Вакантной 
должности второго секретаря не было, и пришлось остаться тем, кем был третьим 
секретарем. 
 Не очень интересной мне показалась работа в отделе. Ограниченные и до предела 
официальные контакты с иностранными дипломатами, нудная переписка с другими 
советскими министерствами и комитетами ("...при этом направляем..."), скучные 
партийные собрания. В ту пору я еще не дорос до понимания, что свободное 
служебное время можно с интересом и пользой для себя заполнять другими делами, 
не имеющими отношения к прямым обязанностям, заняться, наконец, научными 
исследованиями, писать статьи в журналы или для радио (многие этим 
подрабатывали), читать что-то нужное... Периоды затишья характерны для любого 
учреждения, они входят в естественный ритм деятельности, перемежаясь с днями и 
ночами лихорадочной активности. Я этого еще не знал, и жизнь стала 
представляться мне несколько тоскливой. 
 В это время и объявился человек, показавший удостоверение сотрудника КГБ и 
чрезвычайно любезно поинтересовавшийся, не смогу ли я побывать в такой-то день 
в здании комитета на площади Дзержинского. 
 Вопреки некоторым утверждениям, до выезда в первую командировку мне не 
довелось быть знакомым ни с одним сотрудником Комитета госбезопасности. КГБ 
представлялся какой-то грозной, вездесущей, всевидящей силой, не имеющей 
телесного воплощения. В 1958 году, когда происходило распределение выпускников 
МГИМО по советским учреждениям, я узнал, что некоторым моим приятелям было 
предложено пойти работать в КГБ, в подразделение внешней разведки. Таинственно, 
загадочно и немного зловеще. Избранные молчали, не делились даже с близкими 
друзьями, на них смотрели с уважением и долей зависти. 
 Первых сотрудников ПГУ я увидел в Пакистане, а затем близко познакомился и 
подружился с одним из них - Н. М. Он показался мне не только обаятельным, но