Согласно другому плану, сотрудников предполагалось временно откомандировывать 
в другие правительственные учреждения. Но и этот метод не сработал, потому что, 
если сотрудник проявлял себя на новом месте с хорошей стороны, его не желали 
отпускать с якобы временного места работы [57] .
 По третьему плану, сотруднику должен был предоставляться годичный отпуск, в 
течение которого он получал возможность поработать в промышленности, коммерции 
или науке, то есть как можно дальше от шпионского братства. Предполагалось, что 
таким образом он сможет лучше сблизиться с внешним миром. Однако все эти 
задумки оказались либо неэффективными, либо непрактичными. Следует отметить, 
что ни одна из разведывательных служб не оказалась способной разрешить данную 
проблему(7).
 В Великобритании, например, СИС была не меньше, чем ЦРУ, заинтересована в 
решении этой задачи. Дело в том, что «болезненность мышления» в 60-е годы 
пересекла Атлантику и поразила как СИС, так и МИ-5. Это событие признавалось 
весьма неохотно и еще более неохотно обсуждалось. Болезнь оказалась не столь 
заразной, как в США, однако она тянулась гораздо дольше и ее вирус претерпел 
своеобразную британскую мутацию. Одержимость ЦРУ вопросами секретности уходит 
своими корнями в СИС, которая, как мы видели, послужила моделью для 
формирования этой организации. Но американцы далеко отстали от англичан в 
стремлении придать своим шпионским службам полную анонимность.
 Хотя официально такие ведомства, как СИС или МИ-5. не существовали, многие 
имели о них некоторое представление, главным образом благодаря книгам, 
восхваляющим подвиги этих организаций, совершенные во время войны. Но их 
функции, структура, место в бюрократической машине и система их подотчетности 
оставались закрытыми даже для высокопоставленных политиков, включая некоторых 
членов правительства. Например, лишь из доклада лорда Деннинга о деле Профьюмо 
[58] , опубликованного в 1963 году, стало широко известно, что СИС подчиняется 
Министерству иностранных дел, а МИ-5 – Министерству внутренних дел.
 По словам Гарольда Вильсона, в то время лидера лейбористской оппозиции, это 
явилось полной неожиданностью как для его партии, так и для большей части 
членов правительства. «У меня нет сомнений в том, что об этом знали лишь сами 
секретные службы. Министерство внутренних дел не знало об этом, у самого 
министра не было ясности, и я уверен, что премьеру было известно обо всем этом 
очень мало»(8). Такое положение отвечало первоначально поставленной задаче – 
выдерживать дистанцию между правительством и СИС.
 Дистанцирование позволяло правительству в случае вопиющего провала разведки 
заявлять со спокойной совестью и вполне уверенно, что ему неизвестно о 
существовании подобных служб и уж тем более о каких-то их операциях. Но, с 
другой стороны, это давало возможность спецслужбам пользоваться высокой 
степенью автономности и превращало их в огромную самостоятельную, трудно 
управляемую силу. Особенно явно это проявилось, когда большие группы 
сотрудников оказались жертвами «невроза секретности». Все началось после того, 
как КГБ – очевидно, в момент помутнения рассудка – присвоил двум своим шпионам 
одну и ту же кличку – «Элли».
 В сентябре 1945 года Игорь Гузенко, двадцатипятилетний шифровальщик советского 
посольства в Оттаве, бежал на Запад. Это произошло при весьма драматических 
обстоятельствах. (Канадцы поначалу не хотели принимать Гузенко, и коллеги по 
посольству едва не схватили его.) Королевская конная полиция упрятала 
перебежчика в специальный тренировочный лагерь, созданный во время войны на 
северном берегу озера Онтарио. Первоначально Гузенко допрашивали офицеры 
Королевской конной полиции. Позже допросы стали вести сотрудники СИС Питер 
Дуайер и Роджер Холлис. Холлис в то время возглавлял отдел в МИ-5, занимающийся 
политическими партиями, и в частности Коммунистической партией 
Великобритании(9). Ценность показаний Гузенко состояла в том, что он сообщил 
ключи, с помощью которых можно было идентифицировать шпионов КГБ, действующих 
на Западе. Часть этих сведений он собрал, работая в Оттаве, а часть – во время 
службы в Москве. На основе информации, полученной от Гузенко, было собрано 
достаточно материала для того, чтобы обвинить 18 человек (9 из которых были 
осуждены). Среди осужденных оказалась Кэтлин Уилшир, работавшая в 
правительственном архиве. Она была арестована 15 февраля 1946 года и почти 
сразу же решила признать себя виновной в передаче секретов русским. Но 
поскольку секреты оказались несущественными, Кэтлин Уилшир была приговорена 
всего к трем годам тюремного заключения. Ключом к ее выявлению послужила 
информация Гузенко о том, что русский шпион работает под кличкой «Элли».
 Однако позже Гузенко заявил, что ему известно о существовании еще одного 
шпиона, работающего под той же кличкой «Элли». Он сказал, что узнал о второй 
«Элли» во время ночного дежурства в Москве, когда коллега передал ему 
телеграмму от агента из Англии. Гузенко вновь указал некоторые приметы, по 
которым можно было попытаться опознать этого человека: мужчина (несмотря на 
женский псевдоним), работает в службе контрразведки Великобритании, занимает 
настолько важный пост, что в контакт с ним можно было вступать только через 
заранее обусловленный тайник, и, наконец, он каким-то образом в прошлом был 
связан с Россией. Последнее означало, что он либо там бывал, либо вел с ней 
дела, возможно, у него русская жена или имеются русские родственники.
 Если Гузенко был прав, значит, в самом сердце западной разведки угнездился 
русский шпион (ЦРУ еще не было создано). Началась охота на «Элли», которая 
вплоть до 1948 года не давала никаких результатов. К этому времени начала 
приносить плоды работа по расшифровке радиограмм, направленных в 1944 – 1945 
годах из советского консульства в Нью-Йорке. Мы знаем, что одна из них навела 
на след Дональда Маклина. Еще одна радиограмма – в советское посольство в