этого Флеров сделал однозначный вывод: ядерные исследования в США объявлены 
государственной тайной, так как ученые Америки трудятся над созданием атомной 
бомбы [41] .
 Флеров, в то время младший офицер, решил обратиться напрямую к Сталину – 
своему главнокомандующему. Он написал Сталину письмо, в котором привел свои 
доводы и заключение, к которому он пришел. Флеров утверждал, что для Советского 
Союза жизненно важно как можно скорее возобновить исследования в области 
ядерной физики и приступить к созданию атомной бомбы. Теперь дело пошло гораздо 
быстрее. Хотя решающая фаза войны еще не была пройдена. Государственный Комитет 
Обороны в принципе одобрил идею возобновления работ по ядерной физике, и Флеров 
был вызван в Москву для консультаций. Некоторые крупные ученые чувствовали себя 
довольно неловко в разговоре со Сталиным, который желал узнать, как получилось, 
что молодой лейтенант на фронте сумел увидеть опасность, грозящую Советскому 
Союзу, а научные советники председателя ГКО ее не заметили [42] . Ученые 
вынуждены были сообщить Сталину, который мог их свободно расстрелять, не будь 
они столь необходимы, что работа по созданию атомной бомбы, возможно, идет не 
только в США и Великобритании, но также и в Германии(33).
 Программу создания советской атомной бомбы возглавил Курчатов. Когда ход войны 
изменился в пользу Советского Союза и Красная Армия вступила на территорию 
Германии, он предпринял серьезные попытки завербовать себе в помощь немецких 
ученых. Решение лауреата Нобелевской премии Густава Герца, специалиста по 
диффузионному методу разделения изотопов, может служить хорошим примером 
интернационализма физиков-ядерщиков. Когда Германия рухнула, он решил не 
двигаться в западном направлении. Вместо этого Герц предложил свои услуги 
Советскому Союзу, мотивируя свой поступок тем, что на Западе и так много 
блестящих ученых и что русские смогут лучше оценить его способности(34).
 Но в тот период Советский Союз не форсировал программу создания бомбы. 
Ощущение срочности и неотложности возникло лишь после бомбардировок Хиросимы и 
Нагасаки 6 и 9 августа 1945 года. Испытательный взрыв американцы произвели 16 
июля. Шла Потсдамская конференция. После окончания заседания 24 июля Трумэн 
подошел к Сталину и сказал ему о новом оружии «необычайной разрушительной силы».
 Свидетельства того, что сказал Трумэн и как понял его Сталин, весьма различны. 
По западной версии. Сталин просто не понял, что речь идет об атомной бомбе. 
Согласно советской версии, Сталин все прекрасно понял и в тот же день заявил, 
что желает переговорить с Курчатовым об ускорении работы по созданию советской 
бомбы. Истина, как намекают некоторые советские версии, состоит в том, что 
Сталин понял, о чем говорил Трумэн, но не сумел в полной мере оценить значение 
того, чего сумели достичь американцы.
 Всю важность этого события он уяснил себе лишь после того, как США 
использовали бомбы против Японии. Сталин понял: Америка располагает мощным 
оружием и готова использовать его для достижения своих политических целей.
 Существует советский отчет о реакции Сталина (его нашел Дэвид Холлоуэй). Он 
вызвал наркома боеприпасов, его заместителей и Курчатова в Кремль. «К вам одна 
просьба, товарищи. – произнес Сталин. – Дайте нам атомную бомбу как можно 
быстрее. Вы знаете, что Хиросима потрясла мир. Равновесие нарушилось. Дайте 
бомбу, и вы избавите нас от огромной опасности»(35).
 Началась гонка. Мы видели, что на ранних этапах создания советской атомной 
бомбы шпионы не играли никакой роли. Наиболее важная информация о том, что на 
Западе разрабатывается атомная бомба, поступила от Флерова, а ему это косвенно 
и ненамеренно дали понять западные ученые, прекратив публикации о своих 
исследованиях. Сыграл ли шпионаж заметную роль в ускорении работы русских над 
бомбой? Во-первых, следует признать, что после Хиросимы не было никакой 
возможности скрыть самую важную информацию – бомба существует и действует. 
Таким образом, американское правительство предоставило Советскому Союзу больше 
информации, чем все атомные шпионы, вместе взятые. За этим подарком, которого 
невозможно было избежать, последовало бесплатное приложение. Американское 
правительство опубликовало в августе 1945 года доклад Смайта об использовании 
атомной энергии в военных целях. Советский Союз, желая как можно быстрее 
поставить свою промышленность на службу программе создания атомной бомбы, за 
шесть месяцев перевел доклад, напечатал его и распространил тиражом 30 000 
экземпляров(36).
 Возвращаясь к вопросу о «атомных шпионах», мы должны сразу же устранить из их 
числа супругов Розенберг. Они оказались весьма удобными козлами отпущения. Вот 
что пишет Дэвид Холлоуэй: «Мне никогда не попадалось ничего, что позволяло бы 
предположить, будто Розенберги сообщили русским нечто ценное об атомной 
бомбе»(37). Можно сбросить со счетов и советского разведчика Дональда Маклина, 
который в 1947 – 1948 годах был английским представителем в Комитете по 
объединенной политике (комитет давал рекомендации, каким образом следует 
разделить обязанности между Великобританией, США и Канадой в реализации ядерной 
программы). В 1968 году я писал («Заговор Филби»), что у Маклина был пропуск, 
позволявший ему находиться в штаб-квартире комиссии по атомной энергии без 
сопровождения. Я написал, что он использовал этот пропуск в нерабочее время 
семь раз в неделю на протяжении нескольких месяцев. Из этого я делал вывод, что 
Маклин был весьма важной фигурой в деле атомного шпионажа. Полученная мной с 
1968 года новая информация приводит меня к выводу о том, что я серьезно 
переоценивал полезность этого человека для русских и его возможности 
предоставить им информацию по самому существу атомного оружия. Английский 
геолог профессор К. Ф. Дэвидсон, кабинет которого находился в здании комиссии 
по атомной энергии, рассказывал мне: «По правилам, которые соблюдались весьма 
скрупулезно, все документы помещались на ночь в надежные сейфы, снабженные