— Я рад нашему разговору, — заметил Клаус, внимательно посмотрел мне в глаза и 
после небольшой паузы, улыбнувшись, спросил:
 — Неужели ваш «бэйби» скоро появится на свет?
 — О каком «бэйби» идет речь? — ответил я вопросом на вопрос.
 — Я имею в виду советскую атомную бомбу. Судя по вашим устным и письменным 
вопросам, я понимаю, что через года два в СССР взорвут «штучку».
 Я отказался комментировать высказывание Клауса, сославшись на свою 
некомпетентность и неосведомленность в этих вопросах.
 Но он с заметной радостью продолжил:
 — Я-то вижу, что дела у советских коллег продвигаются успешно. Никто из 
американских и английских ученых не ожидает, что Советский Союз создаст свою 
«штучку» ранее чем через шесть-восемь лет. Для этого у СССР, считают они, нет 
достаточного научного, технического и промышленного потенциала. Я очень рад, 
что они ошибаются.
 Прощаясь, я взял у Фукса довольно пухлый пакет с материалами и поблагодарил 
его за помощь.
 — Не нужно об этом говорить, — сказал Клаус, — ваш вечный должник.
 Пожелав друг другу всего самого доброго, мы расстались.
 Через полтора месяца Центр прислал оценку материалов Фукса о промышленном 
объекте в Уиндскейле по производству плутония. Полученные материалы, говорилось 
в ней, были очень ценны и позволяли сэкономить двести — двести пятьдесят 
миллионов рублей и сократить сроки освоения проблемы.
 Последующие встречи с Клаусом проходили также напряженно, но спокойнее, чем 
первая. Это объяснялось тем, что мы уже достаточно познакомились друг с другом, 
тщательно проверялись перед тем, как вступать в контакт, надеялись один на 
другого.
 Но «холодная война» разгоралась все сильнее, и, как однажды сказал Клаус, ее 
пламя уже проникло на территорию Харуэлла: оттуда уволили трех молодых 
сотрудников за прогрессивные взгляды. В беседах ученые избегали говорить 
что-либо одобрительное о Советском Союзе. В связи с этим я всегда подчеркивал, 
что на усиление активности контрразведывательных служб мы должны отвечать 
проявлением большей бдительности и конспиративности в работе. Вновь и вновь 
подчеркивал: когда у ученого возникает подозрение, что за ним ведется слежка, 
он ни в коем случае не должен выходить на встречу.
 Дважды Клаус пропускал очередную явку. Тогда все дни в ожидании запасной 
встречи превращались для меня в сплошные мучения. В голову лезли мысли о том, 
что с ним могли случиться самые невероятные вещи. А главное, меня не покидала 
мысль, что ученый за три-четыре месяца мог забыть или перепутать время, день и 
место нашего рандеву. Появлялись сомнения, куда идти на свидание с ним, — по 
условиям запасной или основной встречи? Я всегда исходил из того, что у Клауса 
отличная память, он все запомнит правильно и отправится на место запасной 
встречи. И действительно, в точно назначенное время ученый приходил на явку.
 К своей деятельности по оказанию помощи Советскому Союзу Фукс относился 
серьезно, с душой, проявлял инициативу. Он всегда старался полностью выполнять 
наши задания. Передавая информацию, часто говорил:
 — Здесь то, что вы просили, и еще кое-что дополнительно, по-моему, нужное для 
ваших друзей.
 Начиная с января 1948 года материалы Клауса получали в Центре самые высокие 
оценки. Однажды, узнав об этом, агент сказал, что рад слышать такое мнение, а 
затем добавил:
 — Я уверен, что советские товарищи, конечно же, смогут сделать атомную бомбу 
без посторонней помощи. Но передавая материалы, я хочу, чтобы мои московские 
коллеги не пошли по неверному пути и не потеряли драгоценное время. Я хочу, 
чтобы советское правительство сэкономило материальные средства и сократило срок 
создания ядерного оружия.
 Запомнилась мне беседа с Фуксом на встрече в феврале 1949 года. Получив от 
источника материалы, я быстро передал их товарищу для дальнейшей доставки по 
назначению. Освободившись от секретных материалов, я, как было условлено, 
направился в небольшой парк, где планировалось провести беседу.
 Был субботний полдень, стояла типичная для Лондона прохладная, пасмурная 
погода. Я и Клаус сели на лавочку и начали разговор. Перед нами на площадке 
бегали и играли дети, а их родители сидели на скамейках, разговаривали или 
читали газеты. Как обычно, я выяснил у агента обстановку в Харуэлле, отношение 
к нему руководителей; спросил, не замечает ли он за собой чего-либо 
подозрительного. Затем получил устную информацию от ученого по присланным из 
Москвы вопросам, дал задание по подготовке материалов к следующей встрече.
 Когда обсуждение сугубо деловых вопросов было закончено, Клаус радостно 
произнес:
 — Команда Курчатова на всех парах идет к цели. Это очень хорошо!
 А затем взволнованно добавил:
 — Из ваших вопросов совершенно ясно, что скоро советский «бэйби» подаст свой 
голос и его услышит весь мир. Это будет самой большой радостью в моей жизни. И 
не только в моей. Это станет радостным событием для всех прогрессивных людей. 
Политике атомного шантажа, проводимой американской администрацией, придет конец.

 Голос его звучал громко, хотя обычно его речь была сдержанной и бесстрастной.
 После краткого молчания я спросил Клауса: — Вам не надоело оставаться 
холостяком? Может быть, пора жениться, создать семью. Нам кажется, что тогда к 
вам будет больше доверия на службе. Вы сможете войти в самые респектабельные 
научные и светские круги, что, несомненно, будет способствовать дальнейшей