агентурой.
 Я изучал радиодело: как самому собрать передатчик и приемник, а также вопросы 
организации и поддержания двусторонней радиосвязи. Много часов отводилось 
обучению работе на телеграфном ключе и приему на слух цифрового и буквенного 
текста по азбуке Морзе. Хотя ничего определенного нам не говорили, но мы 
понимали, что одна половина группы, в том числе я, готовилась на 
разведчиков-радистов.
 Начальником разведшколы был Владимир Харитонович Шармазанашвили. Его 
постоянное присутственное место находилось на Лубянке, но по мере необходимости 
он приезжал к нам. Воспитательная и организационная работа велась главным 
образом парторгом группы — слушателем Владимиром Константиновичем Коняевым.
 Это был интересный человек, лет на шестнадцать — восемнадцать старше остальных 
слушателей. Родился он в 1897 году, участвовал в Октябрьской революции и 
гражданской войне, командовал кавалерийским подразделением. В 1939-м, когда его 
мобилизовали в органы госбезопасности, работал директором одной из самых 
больших московских типографий. Владимир Константинович был опытнейшим 
специалистом в области типографского дела и получал приличную зарплату. В его 
распоряжении находилась персональная служебная машина. Оказавшись в органах 
НКВД, он лишился всех привилегий, но никогда не жаловался на это. Так решила 
партия, и он беспрекословно подчинился.
 Коняев много рассказывал нам поучительных историй из своей богатой событиями 
жизни. Мы его уважали и ласково прозвали «дедушкой». У «дедушки» был лишь один 
недостаток — забывчивость. Он долгое время не мог запомнить данный ему на 
курсах псевдоним «Колпаков», что иногда приводило к курьезным случаям.
 Однажды мы все сидели в холле и слушали музыку. Вдруг появляется «дедушка» с 
очками на лбу и, держа какой-то список в руках, добродушным голосом, но вполне 
серьезно произносит:
 — Вечно этот… Колпаков уплачивает партийные взносы последним и требует особого 
приглашения.
 Все сидящие взорвались громким хохотом. Он не понял, почему ребята смеются. И 
тогда один из слушателей сказал:
 — «Дедушка», ведь Колпаков-то — это вы!
 Он схватился рукой за макушку и, сконфуженный, выбежал из холла…
 Может показаться странным, но Коняев успешно работал в разведке. В конце 60-х 
он ушел в отставку и вскоре умер от рака.
 В нашем маленьком коллективе процесс обучения, самостоятельная подготовка и 
воспитательная работа протекали в спокойной деловой обстановке, без суеты, без 
ненужных формальных собраний и заседаний.
 В школе я все свободное время уделял учебе, особенно спецдисциплинам, 
английскому языку, литературе, истории и культуре Англии и США.
 Из десяти слушателей, окончивших школу, в разведку взяли шестерых. Меня 
зачислили в американское отделение.
 В 1940 г. закордонную разведку вел Пятый (иностранный) отдел, в котором 
имелись следующие немногочисленные региональные и функциональные отделения:
 — три европейских;
 — американское;
 — дальневосточное;
 — ближневосточное;
 — информационно-аналитическое;
 — оперативно-техническое;
 — кадровое;
 — финансовое;
 — хозяйственное.
 Всего в центральном аппарате разведки, включая секретарей и машинисток, 
работало не более ста двадцати человек. Начальником моего отделения был Федор 
Алексеевич Будков, спокойный человек лет сорока пяти, говоривший тихо, почти 
шепотом. Все отделение, кроме кабинета начальника, занимало одну комнату, где 
размещалось шесть-семь человек.
 Не успел я как следует включиться в оперативную работу, как Будков привел меня 
к заместителю начальника разведки Максиму Борисовичу Прудникову [1]  . После 
непродолжительной беседы он сказал:
 — С кадрами, подходящими для укрепления резиден-туры в США, у нас не густо. И 
вот мы решили направить вас в Нью-Йорк, хотя и понимаем, что вы еще 
недостаточно подготовлены для выполнения всех задач. Однако надеемся, что на 
месте, приложив максимум усилий, вы быстро войдете в курс дела, активизируете 
английский язык, изучите обстановку и включитесь в разведывательную работу.
 В конце беседы Прудников упомянул, что на меня возлагается задача по 
установлению радиосвязи из Нью-Йорка с Москвой.
 Тем временем я продолжал изучать оперативную обстановку в Нью-Йорке и в США в 
целом, занимался переводом на русский язык агентурных сообщений, печатал их на 
машинке. Всю эту работу выполнял под наблюдением и руководством только что 
возвратившегося из Соединенных Штатов нелегала Исхака Абдулловича Ахмерова. 
Татарин по национальности, он по-английски говорил лучше, чем по-русски, ибо, 
находясь в США в течение многих лет на нелегальном положении да еще имея жену 
англичанку, отвык от русской речи. Стройный брюнет лет сорока, с красивым 
восточным лицом, немного вздернутым носом и искрящимися подвижными глазами, он 
отличался приветливостью в отношениях с людьми и элегантностью в одежде.
 Ахмерова я называл «ходячей энциклопедией». Он отвечал как на русском, так и 
на английском языке на любые мои вопросы, связанные с США. Все годы работы в 
разведке я с благодарностью вспоминал Ахмерова, который по-отечески заботливо