англо-американские противоречия с Германией станут глубже, и ему удастся еще на 
некоторый срок оттянуть войну. Так что я не считаю, что это был просчет. Нам 
нельзя было поддаваться на провокации. Можно сказать, что он переосторожничал. 
Но иначе и нельзя было в то время. А сейчас (беседа была 13 декабря 1989 года.
 —  И.Д.) если начнется?
 Я сначала думал, что Сталин считал, когда только началась война, что может ему 
удастся договориться дипломатическим путем. Молотов сказал: «Нет». Это была 
война, и тут уже сделать было ничего нельзя…»
 Кстати, в этой же беседе Каганович опроверг версию о растерянности Сталина 22 
июня: «Ложь! Мы-то у него были… Нас принимал. Ночью мы собрались у него, когда 
Молотов принимал Шуленбурга. Сталин каждому из нас сразу же дал задание: мне — 
по транспорту, Микояну— по снабжению…»


* * *

 Итак, можно подвести некоторые итоги.
 Если учитывать только донесения, доклады и спецсообщения, которые достигали 
ушей и глаз Сталина, то получается следующее:
 1940 год: июнь— 1, июль— 19, август— 13, сентябрь— 9, октябрь — 4, ноябрь — 5, 
декабрь — 7.
 1941 год: январь — 12, февраль — 13, март — 28, апрель — 51, май — 43, 1—22 
июня — 60.
 Даже если отбросить сведения, поступившие от агентуры, которой можно верить 
или не верить, то технические средства перехвата и дешифровки японских, 
турецких и итальянских источников подтверждали неминуемость и близость войны.
 Предупреждение Черчилля выходит за рамки нашей работы, но и его нельзя 
сбрасывать со счетов. (В трофейном документе «Телеграмма военно-морского атташе 
Германии в Москве», адресованной своему командованию от 24 апреля 1941 года, 
сказано: «1. Циркулирующие здесь слухи говорят о якобы существующей опасности 
германо-советской войны. 2. По сведениям советника итальянского посольства, 
британский посол называет 22 июня (! —  И.Д.) как дату начала войны. 3. Другие 
называют 20 мая. 4. Я пытаюсь противодействовать этим слухам, явно нелепым».
 Два момента удивительны в этой шифртелеграмме: поразительная информированность 
английского посла, назвавшего дату, которой и Гитлер еще никому не сообщал, и 
неинформированность военно-морского атташе Норберта Вильгельма Баумбаха об 
указании штаба ОКБ Германии о проведении дезинформации, которое было дано 15 
февраля 1941 года.
 Но вот что сказал сам Черчилль об отношении Сталина ко всем сигналам о войне. 
В своих мемуарах он писал, что в августе 1942 года Сталин в беседе с ним 
заметил: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, 
но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около того».
 Какие же сроки и даты предстоящего нападения немцев докладывались Сталину и 
кому из докладывающих ему лиц он должен был верить? Вот эти сроки и даты:  
начало 1941 года, в марте 1941 года, 15 апреля. Конец апреля или начало мая. 
Весной 1941 года, когда русские еще не смогут поджечь зеленый хлеб, 14 мая, 20 
мая. К концу мая. В начале или к концу мая. 8 июня. 14 июня. 15 или 20 июня. 
Между 20 и 25 июня. В любое время (после 16 июня). Во второй половине июня. 
После победы над Англией или заключения с ней почетного мира. 
 Ну, как тут не вспомнить притчу о пастушке, волках и старосте! Но как бы то ни 
было, принципиальный ответ на вопрос — нападут ли немцы? — был дан, и был он 
утвердительным. Разница исчислялась лишь неделями и днями.
 И Сталин должен был отдать соответствующие распоряжения военным руководителям 
страны. А те, в свою очередь, должны бы быть менее покладистыми и отдавать 
нужные команды подчиненным им войскам, может быть даже в обход Сталина. Ведь не 
побоялся поступить так нарком Военно-Морского Флота Н.Г. Кузнецов, благодаря 
чему на флоте 21 июня 1941 года была объявлена готовность № 1. Военные корабли 
во всеоружии встретили атаки немецких самолетов и не понесли существенных 
потерь.


* * *

 Если опросить широкий круг читателей о том, почему война оказалась для Сталина 
неожиданностью, то можно ожидать: большинство объяснит это тем, что Сталин 
верил Гитлеру, верил в то, что тот не посмеет нарушить пакт о ненападении между 
СССР и Германией, подписанный 23 августа 1939 года.
 Но можно ли предположить, что Сталин, не веривший никому, даже своим ближайшим 
друзьям, точнее сотрудникам, так как друзей у него не было, вдруг поверил 
Гитлеру? Что он посчитал его джентльменом, благородно выполняющим свои 
обязательства? Вряд ли. Сталин не знал подлую сущность Гитлера, не знал о его 
программе завоевания «жизненного пространства» на Востоке, изложенной в «Майн 
кампф». Да и сам Сталин вряд ли был джентльменом вообще, а по отношению к 
Гитлеру в особенности. Можно предположить, что если бы сложились благоприятные 
условия, он, не задумываясь, разорвал бы советско-германский пакт, как он 
поступил весной 1945 года с советско-японским пактом о ненападении.
 При всем неуважении к Резуну («Суворову»), как к предателю и недобросовестному 
исследователю, можно в какой-то степени принять его версию о том, что Сталин 
готовился к наступательной войне против Гитлера. Правда, не в 1941 году, как 
утверждал Геббельс — и вторящий ему Резун, — и не в 1942-м, и даже не в 1943