Блюмкиным, который был одновременно и чекистом. Восстание привело к массовым 
арестам и немедленным расстрелам. Во второй день Съезда заседание открылось без 
большевистских главарей на трибуне и без лидеров левоэсеровской оппозиции. 
Большой театр во время заседания был оцеплен войсками, и Локкарт только по 
специальному пропуску был выпущен из него. Ночью левые эсеры были выловлены, на 
улицах шли бои. Как говорил Петерс: у нас нет времени судить, мы казним на 
месте. В этот же день Савинков в Ярославле организовал восстание. Локкарт 
шатался по улицам, был вовлечен в лихорадку событий. Через десять дней он узнал 
от Карахана об убийстве царя и его семьи, в тот же день пришла в Москву 
долгожданная новость; союзные посольства находятся вблизи Архангельска, все в 
тех же вагонах, в которых они жили пять месяцев, в которых выехали из Москвы. 
Еще через неделю чехами была окружена Казань.
 С этого дня слухи о неминуемой высылке иностранных «наблюдателей» и 
«осведомителей» начали принимать вполне реальный характер. Приближалась 
развязка, и Локкарт и Мура, не позволяя себе лишних слов, от которых 
становилось только чернее на сердце, сдержанно и по виду спокойно смотрели в 
ближайшее будущее, которое должно будет разделить их. Он позже описал эти 
июльские и августовские дни, эту тревогу за нее и за себя и за всю страну, с ее 
такой трагической эсхатологической судьбой  [16] , которая стала за это время и 
его страной: – Не остаться ли здесь навсегда? – спрашивал он себя минутами. Но 
это проходило. Он сам перед собой не скрывал своих недостатков и нес в себе все 
свои противоречия, о которых признавался в минуты искренности самому себе. Но 
теперь, как ему казалось, начинаются уже удары судьбы, не просто ее капризы. И 
одним из этих ударов была встреча с человеком, имени которого он так и не узнал 
и с которым не было сказано ни одного слова, но который, видимо, знал о 
Локкарте гораздо больше, чем Локкарт мог знать о нем.
 В приемной наркоминдела, в ожидании, когда его примут, Локкарт увидел в 
противоположном углу большой комнаты средних лет германского дипломата. В 
первый раз с начала войны его страны с Германией он находился в обществе немца. 
Дипломат внимательно смотрел на Локкарта так, как если бы вот-вот готов был 
заговорить, и Локкарт сначала отвернулся от него, а затем с тяжелым чувством 
вышел из комнаты. На следующий день один из секретарей шведской миссии встретил 
его на улице и сказал ему, что из германского посольства ему просят передать, 
во-первых, что немцами давно раскрыт шифр большевиков и они не прочь поделиться 
с англичанами результатами своего открытия, чтобы и они могли воспользоваться 
им и тем доставить удовольствие своему правительству. И во-вторых, им известно, 
что шифр англичан, т. е. тот, которым Локкарт шифрует свои телеграммы в Лондон, 
уже два месяца, как раскрыт большевиками.
 Два месяца – это значило, что Чичерин знал все, о чем Локкарт информировал 
Бальфура, вернувшись из Вологды в мае. И Троцкий, и, конечно, Ленин, и глава 
ВЧК Дзержинский, все были знакомы с текстом донесений, которые посылались им 
правительству Ллойд-Джорджа. Этот шифр хранился у него в столе, под замком. В 
квартире никогда не бывало посторонних без того, чтобы он, Хикс или Мура не 
были дома. Прислуга была вне подозрений. И ключ от квартиры никогда никому не 
давали… Это был удар, от которого, он чувствовал, он не скоро оправится. Надо 
было подумать о том, как теперь жить дальше.




 ЛЮБОВЬ И ТЮРЬМА



  Я любил некоторых женщин 
  за некоторые их добродетели. 

    «Буря». III, 1, 42.

 Еще в мае месяце появилась на московском горизонте новая фигура – человек 
импульсивный, храбрый и неуравновешенный, авантюрист, какими богата была 
русская жизнь с конца прошлого века, сыгравший роль в судьбе Локкарта. Он 
принес ему готовый план свержения большевиков, и под влиянием этого сильного, 
бесстрашного, честолюбивого и, конечно, обреченного человека, приехавшего к 
нему из Петрограда, Локкарт не только укрепился в своем убеждении, что без 
интервенции большевики не могут быть свергнуты, но и весь ушел в работу, чтобы 
ускорить их падение. В том, что их режим должен пасть, он теперь не сомневался. 
Локкарт с юности и вплоть до зрелых лет часто искал и находил старших 
советников, к которым питал если не сыновние чувства, то, несомненно, чувства 
ученика к учителю. Таково было его отношение и к генеральному консулу Бейли, 
которого он, по его словам, «любил больше родного отца», и к сэру Джорджу 
Бьюкенену, которого он называл своим героем, и особенно к уже упоминавшемуся 
лорду Милнеру, который, собственно, и послал его в Россию в 1912 году, тому 
самому Милнеру, который, съездив в январе 1917 года в Петроград с английской 
делегацией и вернувшись в Англию, доложил тогдашнему премьер-министру 
Ллойд-Джорджу, что императорская Россия никакой революции не хочет и делать ее 
не собирается. Даже Робинс, всего на четырнадцать лет старше Локкарта, давал 
ему это счастливое чувство защиты и уверенности в себе, которых он не знал без 
поддержки старшего. Родной отец в свое время ничего не сделал для него, кроме 
того, что послал своего шотландского отпрыска в Малайю, откуда Локкарт мог и не