холодной действительности. Оба стали друг для друга центром всей жизни.
 Кругом теперь были – кроме еще оставшихся в России английских, французских и 
американских друзей, – и русские друзья: в Москве – семья Эртель, вдова 
Александра Эртеля, писателя и друга Льва Толстого, умершего еще в 1908 году, ее 
дочери, из которых одна, Вера, была подругой и помощницей Констанции Гарнет, 
известной переводчицы на английский русских классиков, другая – Наталия, 
впоследствии по мужу Даддингтон, автор книги о Бальмонте и переводчица его 
стихов. Вдова Эртеля давала уроки русского языка членам английского посольства, 
среди них был и Уолпол, и Локкарт, и даже одно время сам фельдмаршал, генерал 
Уавель, в бытность свою в Москве. Тут был и М. Ликиардопуло, работавший в 
Художественном театре, знавший весь театральный и литературный мир, друг 
Брюсова, Вяч. Иванова и Ходасевича. В Петрограде люди, связанные с Февральской 
революцией, исчезли с горизонта, но у Локкарта появились там новые знакомые – 
герои Октября: Троцкий; Карахан, заместитель наркоминдела и член Коллегии 
иностранных дел; Чичерин, «человек хорошей семьи и высокой культуры», говорил 
Локкарт, расходясь в этой оценке наркоминдела с Карлом Радеком, который называл 
Чичерина «старой бабой», а Карахана – «ослом классической красоты». Он 
познакомился с Петерсом, правой рукой Дзержинского в ВЧК, позже – с Зиновьевым. 
В ту весну переезд правительства из Петрограда в Москву длился несколько 
месяцев, и Локкарту приходилось быть между Смольным и Кремлем. И тут, и там у 
него были квартиры.
 В первый раз он выехал в Москву 16 марта, в личном вагоне Троцкого, который 
относился к нему как к полномочному представителю Великобритании и ввел его в 
Кремль. Локкарт позже писал:
 «При различной мере близости я постепенно перезнакомился почти со всеми 
лидерами: от Ленина и Троцкого до Дзержинского и Петерса. У меня специальный 
пропуск в Смольный. Не раз я бывал на заседаниях Исполнительного комитета в 
Москве, в главной зале отеля Метрополь, где в дни царского режима я развлекался 
совсем другого рода встречами. Из Петрограда в Москву я ездил в поезде Троцкого 
и обедал с ним».
 А в это время германская армия, не встречая сопротивления, медленно двигалась 
в глубь юга России. Переговоры все продолжались. И Троцкий, по словам Локкарта, 
был откровенен с ним. Однажды, в те же недели, он нашел наркомвоена в особенно 
нервном состоянии: дальневосточные новости были тревожны. «Если Владивосток 
будет занят японцами, – сказал Троцкий, – Россия целиком бросится в объятия 
Германии».
 «Моя ежедневная работа, – продолжает Локкарт, – была с Троцким и Чичериным, с 
Караханом и Радеком. Три последних составили некий триумвират, управляющий 
комиссариатом иностранных дел после того, как Троцкий стал наркомвоеном [и 
председателем Верховного военного совета, в то время как Чичерин стал 
наркоминделом, а Карахан – его заместителем]».
 Еще в феврале Локкарт получил для себя и для двух своих сотрудников 
свидетельство, подписанное Троцким:
 «Прошу все организации, Советы и Комиссаров вокзалов оказывать всяческое 
содействие членам Английской Миссии, госп. Р. Б. Локкарту, У. Л. Хиксу и Д. 
Герстину.
 Комиссар по иностранным делам
  Л. Троцкий. 
 П. С. Личные продовольственные запасы не подвергать реквизиции».
 Эта бумажка открывала ему многие двери, и для него стало ясно, что настоящее 
его место в Москве. Он немедленно дал знать Хиксу, чтобы он приехал к нему, 
чтобы устроить и консульство, и жилище в новой столице. 3 марта был в Бресте 
подписан мир, и Локкарт увидел, что его жизнь и работа теперь будут тесно 
связаны с Москвой. Хикс приехал немедленно, они без труда нашли помещение, 
наняли кухарку и объявили «консульство» открытым. Старый термин, впрочем, не 
годился. Его кабинет и приемная оставались без официального имени. Позже он 
писал в своих воспоминаниях:
 «С момента расставания в Петрограде в начале марта мне ее [Муры] недоставало 
больше, чем я готов был признаться себе самому. Мы писали друг другу часто, и 
ее письма сделались для меня ежедневной необходимостью. В апреле она приехала в 
Москву и поселилась у нас. Она приехала в 10 утра. Я был занят моими 
посетителями до без десяти минут час. Я сошел вниз, в гостиную, где мы обычно 
завтракали и обедали. Она стояла у стола, и весеннее солнце освещало ее волосы. 
Когда я подходил к ней, я боялся, что мой голос выдаст меня. Что-то вошло в мою 
жизнь, что было сильней, чем сама жизнь. С той минуты она уже не покидала нас, 
пока нас не разлучила военная сила большевиков».
 Таким образом, в не признанной Англией большевистской России Локкарт оказался, 
с четырьмя сотрудниками и канцелярией, человеком без официального статуса, без 
дипломатического иммунитета, но с огромными связями исключительно благодаря 
личным качествам, обаянию, уму и юмору. В свое время, т. е. ровно год тому 
назад, Англия признала Временное правительство немедленно после отречения царя, 
а Франция сделала это с еще большим энтузиазмом, но посте октябрьского 
переворота 7 ноября в этом отношении ничего сделано не было и не могло быть 
сделано, хотя, если Литвинов в Лондоне называл себя «полпредом», почему бы и 
ему, Локкарту, не постараться, во славу его величества английского короля, 
напустить на себя важность? Но эти настроения скоро сменились совершенно 
противоположными: уже в начале апреля он почувствовал, что отношение к нему 
стало меняться – его начали меньше приглашать, реже звать обедать в кремлевской 
столовой (впрочем, там ели сейчас почти исключительно конину и турнепс), меньше 
он видел вокруг себя улыбок.