поэты; кряхтя от артрита, она поднимала широкие юбки и показывала свои 
громадные, опухшие колени, говоря, что иногда не может вспомнить улицу, на 
которой живет, признаваясь, что больше всего на свете она теперь любит вкусно и 
тяжело поесть, много и сладко выпить.
 Она росла среди людей, которые жили (или делали вид, что живут) для спасения в 
будущей жизни, веря в ее награды; затем она жила среди людей, которые жили для 
будущих поколений, веря (или стараясь верить), что мир идет к сияющему для всех 
и каждого прогрессу; но она сама жила для данной минуты и иначе жить не умела, 
она жила для самой жизни и в этом видела один-единственный ей понятный смысл.
 Осенью 1974 года она переехала в Италию, и два месяца спустя, 2 ноября, в 
лондонской «Таймс» было напечатано известие о ее смерти и длинный некролог в 
два полных газетных столбца. Он был назван «Интеллектуальный вождь». Она была, 
по мнению «Таймс», одним из «интеллектуальных вождей» современной Англии. Она 
была в течение сорока лет в центре лондонской интеллектуальной и 
аристократической жизни, она – в разное время – «делила кров» с Уэллсом, 
Горьким и сэром Робертом Брюсом Локкартом, не скрывая своей связи с ними, 
которая всем была известна. Она была «писательницей, переводчицей, 
консультантом кинорежиссеров в их постановках фильмов и телевизионных программ»,
 она даже, в редких случаях, была «актрисой, игравшей небольшие, немые, но 
всегда значительные роли». Она иногда «рисовала костюмы и писала декорации, 
делала исторические изыскания, была помощницей продюсеров, чтецом рукописей для 
издательств на пяти языках и во время второй войны руководящим сотрудником 
„Свободной Франции" на службе в оперативном отделе Форин Оффис».
 Она была третьей дочерью сенатора графа И. П. Закревского, – писала «Таймс», – 
который был известен своими многочисленными заслугами в администрации, в 
царской армии и при дворе; он имел родовые земли около Киева и дома в Харькове 
и Петербурге. Он принадлежал к самому высшему обществу столицы, будучи 
одновременно и членом Государственного совета. Либерал и страстный защитник 
Дрейфуса, не раз требовавший от Сената встать на защиту этого последнего, он 
был исключен из этого высшего в царской России учреждения за свой либерализм.
 Картина последней встречи Муры с И. А. Бенкендорфом, которую она дала в свое 
время своему старому другу, автору некролога, дается им на туманном фоне 
революционного лета 1918 года, когда она пошла пешком из Петрограда в Таллинн 
прощаться с ним и признаться в своей измене ему с английским агентом, после 
чего он, видимо, с отчаяния, пошел туда, куда ему ходить не следовало, и был 
застрелен – не то белыми, не то красными.
 Некролог давал историю ее ареста (не то эстонцами, не то русскими), ее 
знакомства с Горьким и переселения Муры в его дом, вместе с преданным поваром 
графов Закревских, который теперь становился поваром Горького и его семьи, 
хозяйством же – и поваром – в доме заведовала бывшая жена писателя.
 Затем Мура живет у Горького в Италии, наезжая время от времени в Англию и 
Эстонию. В 1933 году Горький решает вернуться в Советский Союз, но она 
отказывается последовать туда за ним и поселяется в Лондоне.
 Ей не представляло трудности найти работу переводчицы, и Уэллс и многие другие 
известные люди помогли ей в этом. Театральные деятели и издатели нуждались в ее 
советах. Она несколько лет была постоянной ассистенткой сэра Александра Корды. 
Здесь мы опускаем историю несостоявшейся свадьбы с Уэллсом, когда Мура грозила 
Уэллсу, едучи с ним в такси, что выбросится на ходу из машины, если он будет 
настаивать на венчании. Затем автор некролога рассказывает, как Мура жила в 
последние годы, куря бесчисленное множество сигар, поглощая бесчисленные рюмки 
крепких напитков:
 «Она могла перепить любого матроса… Среди ее гостей были и кинозвезды, и 
литературные знаменитости, но среди них также бывали и скучнейшие ничтожества. 
Она была одинаково добра ко всем.
 Она оставила после себя более тридцати книг, сотни заметок, рисунков и 
конспектов. Она умела необычайно быстро восстанавливать свои силы. Тучная, с 
широким, красивым лицом, она всюду привлекала к себе внимание… Ее близким 
друзьям никто никогда не сможет заменить ее…»
 Как в некрологе «Таймс», так и в некоторых мемуарах современников иногда 
попадаются подробности о Муре в последние годы ее жизни. Они говорят о ее даре 
рассказчицы, забавной, остроумной, яркой и оригинальной. Гарольд Никольсон в 
своем дневнике писал, что она была «одним из самых очаровательных существ, 
которых [он] в жизни знал». Но как ни восхищаются люди ее способностью быть 
блестящей и увлекательной, нигде нельзя найти  сути,  о чем были ее рассказы, в 
чем был их смысл и интерес, о чем писала она по утрам, лежа в постели, с пером 
в руке и бумагами, рассыпанными по одеялу? Как она судила и о чем? Кто были 
герои ее рассказов? В чем именно состояла ее занимательная, живая беседа? Это 
осталось никем не отмеченным.
 Возможно, что, как и некоторые другие устные рассказы в передаче мемуаристов 
давно прошедших дней, кажущиеся им полными искр ума, наблюдательности и юмора, 
Мурины рассказы нам сегодня показались бы бледными, никчемными и тривиальными 
(как и ее письма). Возможно, что нужна была ее колоритная фигура, чтобы они 
дошли до слушателя: широкие юбки, бас, телефон, который она любила держать 
между коленями, бутылка, толстая мужская палка, на которую она опиралась при 
ходьбе. И мемуаристы обходят их, чувствуя всю их эфемерность, и дают им 
рассеяться, как рассеялся дым ее сигары.
 Тело ее было привезено из-под Флоренции (где жил после переезда из Англии ее 
сын) в Лондон. Ее хоронили 11 ноября. В православной церкви, на отпевании в 
первом ряду стояли французский посол в Лондоне г. Бомарше и его жена, а за ними 
– вся английская знать и кое-кто из знати русской, а также ее дети и внуки.