счастлив успехами своего журнала. Таким людям, как я, которые страстно любят 
Францию, трудно решить, что делать. Разрыв между де Голлем и интеллигенцией 
очень глубок. Люди из Карлтон-Гардена [главная квартира генерала в Лондоне] 
антипатичны мне. И все-таки имя де Голля – великое имя».
 Иногда обоим, и Муре и Локкарту, казалось, что в сущности Лондон уже не 
Лондон: Карлтон-грилл был разбомблен, большинство друзей – его, и ее, и их 
общих – разъехались, кто воевать, кто укрываться от бомб в провинции, и в 
темном, дрожащем от бомб и героическом Лондоне те, кто продолжал жить, все 
меньше и меньше появлялись «в свете». Да и «света» было немного, жизнь внезапно 
упростилась и потеряла свои нарядные краски. «Где были друзья? – спрашивал 
Локкарт в одной из своих книг. – Но с Мурой Будберг я встречался регулярно. Ее 
круг знакомых был исключительно широк и содержал в себе всех – от министров и 
литературных гигантов до никому неизвестных, но всегда умных иностранцев. От 
нее я получал не только сплетни касательно внешнего мира. но и суждения 
внешнего мира о мире внутреннем, т. е. о мире Уайтхолла [министерств и 
официальных кругов]… Я всегда находил ее информацию полезным коррективом для 
нашего официального самодовольства и благодушия».
 И его, и Никольсона германское радио еще в марте 1940 года, т. е. за три 
месяца до падения Франции, объявило шпионами, печатно заявив, что британское 
правительство «оплачивает работу известного разведчика Локкарта и отставного 
дипломата, известного ненавистника Германии Никольсона». Но это не повлияло на 
настроение Локкарта, как не повлияли на него впоследствии сочинения советских 
авторов, пьесы и повести о «заговоре Локкарта», где его смешивали с грязью. В 
мае лорд Бивербрук был назначен министром авиационной продукции, и Локкарт 
почувствовал, что его прежний патрон и он сам теперь впряглись вместе в одну 
телегу, в одном и том же нужном и важном усилии, под одним и тем же флагом. До 
1943 года советский посол Майский, старый его знакомый, часто встречался с ним; 
вскоре после его отъезда, в августе., Локкарт был назначен представителем 
британского правительства при чехословацком правительстве в изгнании.
 Локкарта с Яном Масариком теперь связывала почти двадцатилетняя дружба. В 
своей книге о нем, после его самоубийства, он рассказал об этом «сыне отца 
республики», человеке исключительных способностей, который чувствовал себя дома 
и в Европе, и в США, всюду имел друзей, знал девять языков и был превосходным 
пианистом. Еще в 1919 году, когда Локкарт поехал как коммерческий атташе 
британской делегации в Прагу, он был принят там как человек, помогший 
чехословакам год тому назад вернуться через Дальний Восток из большевистской 
Сибири на родину. Ян в начале своей карьеры был причислен к чехословацкому 
посольству в Вашингтоне, затем он перевелся в лондонскую легацию. В 1922 году 
он вернулся в Прагу, жил вместе с отцом в Градчанах, и Локкарт часто бывал у 
него запросто. Ян работал с Бенешем в министерстве иностранных дел до 1925 года,
 когда его назначили чехословацким послом в Лондон; он пробыл на этой должности 
до трагического дня, когда немцы заняли Прагу.
 С 1928 года, когда Локкарт поселился в Лондоне, работая в «Ивнинг Стандард», 
они встречались в «свете» – в салонах, в клубах, и друг у друга. Когда Гитлер 
захватил Австрию, Локкарт, бывший в Вене, на следующий же день выехал в Прагу, 
где Ян Масарик сказал ему, обняв его при встрече: теперь настанет наша очередь. 
И Локкарт тогда уже знал, что он прав и что Чехии осталось жить не больше года.
 В 1939 году, в январе, оба вместе успели побывать в США в последний раз перед 
войной. Теперь и Ян, и Бенеш жили в Лондоне, откуда Ян вел ежедневные 
радиопередачи на Чехословакию. В 1940 году было сформировано – под нажимом 
друзей, среди которых одну из первых ролей играл Локкарт, – чехословацкое 
правительство в изгнании, и Ян был назначен министром иностранных дел, а Бенеш 
– президентом. Локкарт стал при этом правительстве британским представителем. 
Бенеш начал к этому времени быстро угасать: его годы, незнание английского 
языка, его слабое здоровье и удары, нанесенные событиями, постепенно лишили его 
возможности заниматься делами. Он вместе с Яном вернулся в Прагу после войны. 
Назначенный английским правительством английский посланник в Прагу должен был 
их сопровождать, но советское правительство заявило протест, и Ян начал 
понимать, что оно очень скоро станет настоящим хозяином его страны.
 После войны, в качестве министра иностранных дел, Ян половину времени был в 
разъездах: на конференциях в Сан-Франциско, Нью-Йорке, Париже. Локкарт к нему 
приехал в Прагу в 1947 году. В этот год советское правительство уже не 
позволило чешской делегации, во главе с Яном, выехать на очередную парижскую 
конференцию, и Ян принужден был поехать в Москву, чтобы получить директивы. 
Вернувшись, он сказал Локкарту, который его ждал: «Я поехал как министр, а 
вернулся как лакей».
 В январе 1948 года Ян был на сессии ООН в США. Они виделись в последний раз на 
пути Яна домой, в Лондоне. У него все еще были иллюзии, что русские в 
Чехословакии допустят свободные выборы. Он уехал в конце января. 25 февраля 
пришла телеграмма, что Бенеша заставили подать в отставку. Ночью с 9 на 10 
марта Ян выбросился из окна во дворце в Градчанах. До Локкарта дошла записка к 
нему: накануне смерти он писал, что надеется бежать. Локкарт до конца не был 
уверен, покончил ли он с собой, или его убили и самоубийство было симулировано.
 В последние годы войны в Лондоне у всех кругом было по две, а то и по три 
службы: в военной пропаганде, в отделе британского радио, ведавшего 
оккупированной Европой, в экономических отделах министерств. Локкарт сблизился 
не только с Черчиллем, с которым давно был знаком, но и с Иденом, которому он 
помогал разрешать проблемы, возникающие между чехами и поляками. В июне 1941 
года он стал особым заместителем товарища министра иностранных дел и 
координатором англо-французских отношений, работая с представителем