раньше слышал в таких местах, и, пока она пела все мои старые любимые романсы 
своим глубоким, слегка дрожащим контральто, которое есть непременная 
принадлежность каждой цыганки, туман, лежащий между моим настоящим и далеким 
прошлым, начинал подниматься. Под конец, после долгого пения, она пела старую 
мелодию – песню изгнанников: „Молись, кунак!" Исполнение этой песни было 
запрещено на французском радио по просьбе советского правительства; она звучала 
так печально в этом темном маленьком кабаре, что я всегда бывал тронут. Я 
вспоминал Есенина, молодого русского крестьянского поэта, чей краткий пламень 
горел в Москве в первые годы революции. Женщина в темном платье с белыми 
кружевами пела:



   Молись, кунак, в стране чужой,
   Молись кунак, за край родной…
   Молись за тех, кто сердцу мил,
   Чтобы Господь их сохранил,
   Пускай теперь мы лишены
   Родной земли, родной страны,
   Но верим мы, настанет час,
   И солнца луч блеснет для нас.



 Я взглянул на Муру. Ее глаза неподвижно смотрели в потолок, в них были слезы. 
Цыганские песни не приносят забвения. Они, наоборот, растравляют память, 
заставляют вспоминать прошлое… Но ни Муре, ни мне, сквозь годы нашей жизни, не 
было дороги обратно».
 Локкарт был в Лондоне в эпоху Мюнхена. Теперь в руки Гитлера переходила 
Чехословакия, и Бенеш и Ян Масарик оказались в Лондоне. Если Россия была для 
Локкарта его судьбой, то Чехия была его любовью – с тех молодых дней, когда он 
остался там, чтобы удить рыбу. Впоследствии, после войны, когда Бенеш и Ян 
вернулись в Прагу, английское правительство не назначило Локкарта главой 
английской дипломатической миссии в Праге: по старой английской традиции он не 
мог быть дипломатом в стране, к которой он питал слишком сильные чувства. После 
самоубийства Яна Масарика он в 1951 году написал о нем книгу, – это было все, 
чем он мог отблагодарить страну, где его так любили. До того, в течение почти 
пяти лет, и Бенеш и Масарик, жившие во время войны в Англии, стали оба частью 
его жизни.
 «Ивнинг Стандард» он оставил в 1938 году. Ему самому и всем вокруг него было 
ясно, что с первого же дня войны он, как эксперт по Восточной Европе, будет 
призван в Форин Оффис на ответственную должность. Уже в 1938 году, сразу после 
Мюнхена, к нему обратился глава британской разведки Рекс Липер, знавший его еще 
до 1914 года, и просил письменно подтвердить данное ему Локкартом устное 
согласие с первого дня военных действий вступить в должность в специальный 
отдел министерства иностранных дел на все время войны и взять на себя дела, 
связанные с Россией в департаменте политической информации. По мнению Липера, 
он должен был «оживить этот политический отдел». Гарольд Никольсон был тогда же 
приглашен на такое же место по Восточной Европе, и Липер делил с ним 
ответственность за эту часть континента. Локкарт тотчас же на бумаге подтвердил 
свое обещание и меньше чем через год, как он говорил, «снова оказался 
чиновником». Тогда же, перед самым началом войны, в январе 1939 года, он 
съездил в Америку и привез в Лондон свой первый отчет, «конфиденциальный 
меморандум для Форин Оффис о моих впечатлениях от США». На этой должности он к 
1944 году дошел до положения главного начальника оперативного отдела 
британского министерства иностранных дел (находившегося под непосредственным 
руководством Черчилля). Здесь он сблизился с тем, кто в американской 
разведывательной службе занимал аналогичное ему место, Робертом Шервудом, позже 
– директором Европейских разведывательных операций при военно-информационном 
бюро США и автором многочисленных романов и пьес, известным американским 
писателем. «Мы с ним делились всеми нашими секретами, как когда-то в России с 
Робинсоном», – писал Локкарт впоследствии. Секретов было много, не меньше было 
и серьезных проблем, которые разрешались ими сообща: «Как наша секретная служба,
 так и американская вели войну не только на фронте, но и в стране, войну 
психологическую, стратегическую, разведочную и контрразведочную». В этой войне 
ближайшее участие принимал подружившийся на деловой почве с Локкартом Уильям 
Донован, позже соперник Эдгара Гувера на поприще внутриамериканской 
разведывательной службы. Шервуд оставил о Локкарте, в нескольких словах, живую 
характеристику: «В 1939 году, – писал он, – мой товарищ по службе был все 
понимающий, объективно судящий, острого ума шотландец, Роберт Брюс Локкарт, 
автор „Мемуаров британского агента" и многих других превосходных книг… Мы несли 
друг другу все наши заботы и огорчения». С Шервудом Локкарт продолжал работать 
до начала 1950-х годов, когда тот занял место советника при Эйзенхауэре, на 
котором и оставался вплоть до самой своей отставки.
 До самого начала войны и воздушных обстрелов Локкарт продолжал все в том же 
Карлтон-грилле, в обшитой деревом и увешанной канделябрами зале, завтракать со 
своими знакомыми и Друзьями, от герцога Виндзорского до советского посла 
Майского и от Черчилля до германского кронпринца. Позже здесь с ним бывали чехи,
 поляки, сербы, болгары, румыны, венгры и русские (а в 1920-х гг. Савинков, 
убийца вел. кн. Сергея Александровича, и Рутенберг, убийца Гапона, и десятки