Его вывезли в Харсунскую балку в Гуляйполе и поставили у края оврага.          
      Шесть человек в форме рядовых немецких солдат дали по нем залп.           
     Он тяжело, но не смертельно раненный упал. Собравшиеся неподалеку          
      крестьяне и крестьянки бросились убегать, ругая убийц. Но скоро           
     они остановились и стали смотреть в сторону совершавшегося преступления.   
             Раненый поднялся и закричал:

 -- Убивайте же, убийцы, скорее!

 Раздалась команда из группы трех крутившихся тут офицеров и по                
Калениченко дали другой залп. Он снова упал, корчась, опрокинулся               
 на другую сторону и снова начал подыматься. Но в это время к нему              
  подскочил один из офицеров (слухи были, что это был помещик Гусененко,        
        переодетый в офицерскую форму) и в упор выстрелил в него, целясь,       
         видимо, в висок, но попал в щеку. Калениченко снова упал, но тотчас    
            приподнялся на колени и, маша руками, кричал:

 -- Убивайте же, палачи, не мучьте!..

 Неизменных шесть солдат дали еще подряд два залпа. Один, когда                
Калениченко еще стоял, другой уже в лежачего. Тело его было изрешечено          
      пулями.

 Кошмарная смерть постигла и товарища Степана Шепеля. Он тоже 
крестьянин-анархист,                можно сказать, мой воспитанник. Я ввел его 
в свой кружок и затем                в группу. Он был сын хорошей, мирной, 
трудовой крестьянской семьи.                После нашей таганрогской 
конференции он вернулся вместе с моим братом                Саввой Махно и 
Семеном Каретником нелегальными путями в Гуляйполе                для 
подпольной организационной работы. В одну из ночей Степан пошел                
домой, чтобы помочь жене и деткам своим, которых было четверо, расчистить       
         от сорных трав ток для молотьбы. Он был выслежен шпионами и на 
следующую                ночь схвачен немецко-австрийским ночным патрулем 
именно за этой                домашней работой.

 Как и всех революционеров в Гуляйполе, власти расстреляли его днем,            
    на глазах у населения.

 Перед расстрелом мужественный Шепель сказал своим убийцам:

 -- Сьогоднi ви вбиваэте мене за мою вiрнiсть свопм братам працьовникам.        
        Цим ви викликэте нас, анархiстiв-комунiстiв, на шлях помсти! Я вмираю   
             за правду анархiп. Вмираю вiд рук слiпих але пiдлих катiв 
революцiп.                За це завтра моп товарищi вбъють вас...

 Товарищ Степан Шепель, как и Моисей Калениченко и мой брат Савва               
 Махно, были все очень преданы делу нашей группы и участвовали во               
 всех ее революционных делах среди крестьян и вместе с крестьянами.             
   Поэтому отсутствие их в эту грозную минуту возле меня, когда к тому          
      же не было еще других моих друзей и товарищей из числа отступивших        
        в Россию, особо остро чувствовалось.

 Товарища Павла Коростелева (он же Хундай) избили прикладами и шомполами        
        так, что он через несколько дней умер.

 Секретаря нашей группы А. Калашникова и Савву Махно со многими                
беспартийными революционными крестьянами не расстреляли только потому,          
      что среди богатеев, немцев, помещиков и кулаков-крестьян пронесся         
       слух, что Нестор Махно вернулся из России и ведет усиленную подпольную   
             организацию вокруг Гуляйполя с целью поднятия восстания против них.
                Они, лицемеря перед трудовым населением Гуляйполя и его района, 
               хотели показать этому населению, что стоят вместе с ним за то, 
чтобы                крестьян-революционеров во главе с Саввой Махно и А. 
Калашниковым                не убивали. Но крестьяне отлично видели и понимали 
их лицемерие.

 Их, действительно, не убили, а посадили в тюрьму вместе с сотнями              
  других ни в чем не виновных крестьян. Все они при низвержении Центральной     
           рады остались в тюрьмах, перейдя "по наследству" гетманщине.

 Товарищи крестьяне хотели еще многое рассказать мне об учиняемых               
 над революцией и жизнью лучших ее сынов насилиях. Но я дальше не               
 мог их слушать. Их рассказы настолько взвинтили меня, настолько                
истерзали мне сердце, что я в этот вечер никак не мог успокоить                
себя, успокоить их, рассказчиков, рыдавших предо мною, словно дети.             
   С огромным трудом я овладел собою. И, помню, сказал всем собравшимся:

 -- Все то, о чем я вам, друзья, говорил, и все то, что вы мне рассказали,      
          все это, вместе взятое, повелительно говорит нам о том, что мы не     
           имеем никакого права сидеть сложа руки. Мы должны стараться