подтягивании их к районам, где намечено было создать определенные     
           плацдармы для организации фронтов и их боеучастков).

 Как-то раз переезжая через линию железной дороги Синельниково-Александровск,   
             мы наткнулись на военные эшелоны немецких войск и приняли с ними   
             бой при следующих обстоятельствах.

 Теперь мы лучше знали и немецкое командование, и немецких солдат.              
  Поэтому, наткнувшись на эти эшелоны, мы прежде всего повели с ними            
    переговоры о том, чтобы они, оставив себе для самоохраны на каждый          
      эшелон по 10 винтовок и по ящику-два патронов, остальное оружие           
     немедленно сложили перед нами. Однако, несмотря на эти переговоры,         
       мы быстро заготовили все имевшиеся на станции Ново-гупаловка паровозы,   
             чтобы пустить их навстречу эшелонам, если придется применять силу  
              для их разоружения. В то же время подрывщики были на своем месте. 
               И вообще, все было приготовлено, что в таких случаях полагается, 
               как с нашей своеобразной крестьянской точки зрения, так и с 
точки                зрения чуждой, местами нам, крестьянам, малопонятной 
академической                стратегии.

 В переговорах немецкое командование как будто согласилось с нашими             
   требованиями. Но когда оно отпустило нашу делегацию, то начало высаживать    
            из эшелонов войска и развертывать их во фронт. Это вызвало 
решительный                протест с нашей стороны. Скоро между нами завязался 
бой не на жизнь,                а на смерть. Наши паровозы, пущенные по обоим 
путям, сделали все,                что надо было. Немецкое командование и его 
войска жестоко поплатились                за свои лицемерные переговоры с нами, 
за лицемерное соглашение сложить                оружие без боя. Поплатились 
настолько, что, оставив нам много вооружения                (на поле и в 
разбитом нашим первым паровозом самом крупном эшелоне),                бежали в 
сторону Александровска.

 В эшелоне оказалось кроме оружия и патронов тысячи банок разного               
 варенья, настоек, фруктов, которыми русская буржуазия в Крыму одаривала        
        этих палачей Украинской революции. Не говорю уже о том, сколько         
       здесь было разной обуви и кожи для обуви, т. е. вещей, награбленных      
          немецкими войсками всюду, где можно было: и по магазинам, и у 
крестьян                при обысках, порке, арестах и расстрелах.

 Для того чтобы широкая крестьянская масса могла видеть, какие вещи             
   были в этом эшелоне, и серьезно подумать о том, где они могли быть           
     приобретены немецко-австрийскими войсками, я распорядился, чтобы           
     местные ново-гупаловские повстанцы сообщили в село крестьянам --           
     выйти к эшелону, посмотреть на содержимое в нем и такие вещи, как          
      кожа, сахар, варенье, забрать и распределить в общественном порядке,      
          между беднейшими в первую очередь. Население все это награбленное     
           богатство эшелона видело и глубоко возмущалось.

 А мы ушли далее, к Днепру, к месту Днепровских порогов, туда, где              
  шум быстрых и сильных потоков всегда что-то говорит имеющим силы              
  бороться за широкие просторы и за вольность.

 У порогов я лично и отряд повстанцев сели на плоты и двинулись                
по Днепру под руководством опытных лоцманов-крестьян, чтобы прощупать           
     на дне Днепра пулеметы бывших гайдамаков-синежупанников, заподозренных     
           гетманом и немецко-австрийским командованием в революционности и     
           частью разоруженных, частью же разбежавшихся по Украине с оружием    
            и попрятавших часть этого оружия в Днепре.

 Пулеметы мы нащупали и около восьми штук вытянули. Хотя масло с                
них и было уже смыто, они еще сохранились и были пригодны на позициях           
     и в боях. Здесь же, у Днепра, крестьяне снесли нам около двадцати          
      ящиков патронов к русским и австрийским винтовкам.

 Но здесь же, впервые за время нашего открытого вооруженного выступления        
        против врагов революции и трудящихся, два повстанца (один, между        
        прочим, лучший друг товарища Щуся) опозорили наш отряд, тайком от       
         всех наложив на мельницу денежную контрибуцию в размере 3000 рублей.   
             Они получили эту сумму и позашивали ее себе в шапки.

 Об этой контрибуции я узнал при моем выступлении с речью перед                
крестьянским сходом села Васильевки. Никогда за все время моей революционной    
            деятельности я не чувствовал на сердце такой боли, как во время     
           этого своего выступления. Мысль, что в отряде есть люди, которые     
           тайно совершают непозволительные преступные акты, не давала мне      
          покоя. И отряд не вышел из этого села до тех пор, пока лица эти       
         не были раскрыты и хоть и с болью, но без всяких колебаний расстреляны 
               в этом же селе. Теперь я, братья Каретники, Марченко, Лютый, 
Мощенко,                юный и до бесконечности честный Гаврюша Троян и другие 
-- все были                в тревоге перед сознанием, что в отряд просачивается