если действия ваших людей будут своевременны и решительны...

 -- Гм... гм... А нам казалось дело освобождения Петренко, занятие              
  города Царицына, разгон из него всех властей, которые так много               
 наделали нам подлостей и против которых почти все население города             
   и окрестностей, делом совсем легким, -- медленно, уставшим голосом           
     заметил мой наивный товарищ красногвардеец и тут же добавил: --            
    Обо всем, что я сейчас говорил с вами и что вы ответили мне, я сегодня      
          же или завтра, не позже, поговорю со своими близкими, и тогда мы      
          подойдем к делу более решительно... Приходите завтра к трем часам     
           на вокзал. Я вас буду ожидать с двумя хорошими своими товарищами.    
            Мы еще кое о чем посоветуемся с вами. Вы только не говорите, 
пожалуйста,                об этом ни с кем на стороне...

 Это были последние его слова о "деле". Он стиснул мне                руку 
своей крепкой крестьянской мозолистой рукой и, тяжело вздохнув,                
с тоскливой улыбкой повернулся и ушел...

 Я долго смотрел ему вслед, ожидая, что он оглянется. Но вспомнив,              
  что украинские крестьяне всегда и везде одинаковы в своей прямоте,            
    я пошел, также не оглядываясь, в своём направлении.

 *

 По дороге я продумал все слышанное из уст красногвардейца и ощущал             
   сильную боль на сердце за все, все!.. И в первую очередь за то,              
  что мы, анархисты, так бесшабашны в смысле организованности... Это            
    делает нас такими беспомощными в смысле влияния на ход революционных        
        событий в стране, что становится стыдно. Стыдно мне было не только      
          перед широкими трудовыми революционными массами, которые в настоящей  
              революции видели средство к их подлинному освобождению от 
экономического                и политического рабства, но и перед самим собою. 
Я вполне отчетливо                сознавал, что в настоящей революции можно 
будет лишь создать подлинные                средства для такого освобождения 
тружеников. И нужно было питаться                глубокой верой и порожденными 
ею надеждами, что анархисты опомнятся                и проявят себя в этой 
области так, как этого требует время, чтобы                преодолевать в себе 
ощущение этой боли.

 Ведь будь мы способны организованно войти в ряды трудящихся и оказывать        
        им в их прямых действиях в тылу и на фронтах за революцию надлежащую    
            организованную помощь, то разве воцарившаяся за счет этих борющихся 
               масс большевистско-левоэсеровская власть позволила бы себе 
заниматься,                совершенно безнаказанно такими черными делами, как 
присвоение себе                права по своему усмотрению одних революционеров 
разогнать, другим                запретить иметь свое мнение о ней, третьих под 
всевозможными предлогами                обезоружить, расстрелять? Никогда, ни 
за что! При всей силе соблазненных                ею латышских, китайских и 
мадьярских штыков, эта власть не осмелилась                бы так подличать по 
отношению к революции, питающей свое широкое                русло всеми 
революционными идеями, всеми на них воспитанными и ими                
созданными трудовыми силами...

 Размышляя об этом, я вдруг почувствовал острую тоску по Гуляйполю,             
   по его трудовому революционному району, который теперь был занят             
   настоящими палачами революции на Украине: немецко-австро-венгерским          
      юнкерством и бандами Украинской Центральной рады. Я мысленно, по          
      тем отрывочным сведениям, которые получал из Гуляйпольского района,       
         будучи еще в Таганроге, представлял себе дикий разгул этих палачей.    
            Все это еще сильнее помогало мне чувствовать справедливое 
возмущение                красногвардейцев-петренковцев деяниями царицынских 
революционных                властей против как самого Петренко, так и его 
боевого революционного                отряда.

 Однако планы этого отряда освободить Петренко, занять город, разогнать         
       из него всех представителей власти, что, по моему мнению, могло          
      быть успешно осуществлено лишь при поголовном уничтожении 
сопротивлявшихся,                эти планы петренковского отряда меня тревожили.
 Зная бойцов этого                отряда, видя их и беседуя с ними, я ничуть не 
сомневался в том,                что они, если решат действовать, будут 
действовать, как львы, с                убеждением, что они борются за цель, за 
которую не жаль и умереть.                Но цель эта, по моему мнению, должна 
была создать для них такие                условия, из которых им было бы не 
выбраться: они все погибнут с                запоздалым резким осуждением самих 
себя.

 Поэтому я, учитывая все те опасности, какие могли обрушиться на                
меня за мое посещение петренковцев, решил все же во что бы то ни                
стало видеться с ними на другой день в условленные часы и еще раз               
 подчеркнуть им, чтобы они поспешили лишь освободить из тюрьмы Петренко