комитет по  топливу),  который ходил  повсюду и обвинял  буквально
всех  по очереди; так  перед ним все  буквально дрожали.  На  заседании бюро
горкома  партии  он  бросил обвинение Сердюку, второму секретарю горкома. На
следующем заседании я вынужден был сам председательствовать и разбирать  это
обвинение.  Никаких данных к обвинениям, которые он  выдвигал против честных
людей, не  существовало. Но он  утверждал,  что и тут  сидят враги народа. А
тогда  не  требовалось  каких-то   фактов,   каких-то  доказательств.   Было
достаточно лишь нахальства и наглости.
     Мне рассказали  еще  об одном характерном случае.  Был на Украине такой
деятель, врач Медведь. После войны он работал
     в Министерстве  иностранных дел, входил в состав украинской  делегации,
которую   возглавлял  Дмитро  Захарович   Мануильский   18   в   Организации
Объединенных  Наций.  Он  хорошо  представлял  там  Украину, досаждал  нашим
врагам. О нем говорили: "Ревет,  ревет украинский Медведь". Он действительно
и голос имел "медвежий", и характер пробивной. Рассказывают, что  (а был  он
раньше, кажется, заместителем начальника областного  отдела  здравоохранения
то  ли в  Киеве, то ли в Харькове) на  партийном  собрании какая-то  женщина
выступает и говорит, указывая пальцем на Медведя: "Я этого человека не знаю,
но  по глазам его вижу,  что  он враг народа". Можете  себе  представить? Но
Медведь  (как  говорится,  на  то он и  Медведь) не  растерялся  и сейчас же
парировал:  "Я эту женщину, которая сейчас выступила  против меня,  в первый
раз вижу и  не  знаю  ее,  но по глазам вижу,  что  она проститутка". Только
употребил  он слово более выразительное.  Потом  это стало анекдотом  на всю
Украину, передавали из уст в  уста. Это  и спасло Медведя.  Если  бы Медведь
стал  доказывать, что он не верблюд,  не враг  народа, а честный человек, то
навлек  бы  на себя  подозрение.  Нашлось  бы  подтверждение заявлению  этой
сумасшедшей,  сознававшей, однако, что она не несет  никакой ответственности
за  сказанное,   а  наоборот,  будет  поощрена.  Такая  была  тогда  ужасная
обстановка.
     Возвращаюсь к моему  приезду на Украину. Уехал  Косиор.  Проводили  его
довольно сухо.  Не так,  конечно,  надо было  провожать  с  Украины Косиора,
проработавшего столько лет в ее партийной организации  и столько  сделавшего
для создания партийной организации Украины. Каганович рассказывал мне еще до
моего  отъезда  на Украину, что  его  приобщал  к  партийной работе как  раз
Косиор, читая лекции по политэкономии  на Владимирской горке  в  Киеве:  "Мы
ходили,  гуляли,  наслаждались  прекрасным видом на левый  берег Днепра, и я
слушал его. Фактически это были  учебные курсы.  Косиор читал  во время этих
прогулок лекции по политэкономии".
     Григорий  Иванович Петровский морально чувствовал себя  в  то  время на
Украине очень плохо. Я много  наслышался о Петровском еще до революции. Ведь
Петровский был избран в Государственную  думу от Екатеринославской губернии.
За него голосовали рабочие Донбасса и Екатеринослава. Однажды до революции я
был приглашен  на собрание -- воскресную сходку  в степной балке; там должен
был  выступать  Петровский.  Я  пошел,  но  сходка  не  состоялась.  Полиция
пронюхала о ней, и сочли, что не следует собираться. В Донбассе очень многое
было связано
     с именем  Петровского. Рудники,  на которых  я  был  секретарем райкома
партии  в 1925  -- 1926  годах, назывались  Петровскими. Они  и  сейчас  так
называются. Как раз  в районе этих  шахт тогда намечалась в  степи сходка...
Приближалось 60-летие Григория Ивановича. Но о нем сложилось  мнение, что он
не твердо стоит  на позициях генеральной линии  партии,  поэтому к нему было
отношение настороженное, да  и у меня была такая настороженность. Шла она от
Сталина. Я сказал Сталину, что  приближается 60-летие Григория  Ивановича  и
надо  бы его отметить, поэтому хочу спросить, как это сделать? Он  посмотрел
на меня: "60 лет? Хорошо. Устройте в его честь обед у себя. Пригласите его с
женой и членов его семьи, а больше никого". Так я и сделал. К тому времени у
Григория Ивановича  сложилось  в  семье очень тяжелое  положение:  его  сына
арестовали.  Я  знал  его  сына19.  Он  командовал  московской  Пролетарской
дивизией. Когда я работал в Москве,  то выезжал на праздник  этой  дивизии в
летние  лагеря.  Леонид Петровский считался  тогда хорошим  командиром. Зять
Григория Ивановича  (сын  Коцюбинского)20 был  арестован и  расстрелян. Дочь
Петровского  (жена  Коцюбинского)  жила  у Григория  Ивановича.  Можно  себе
представить, какая обстановка сложилась в его семье, какое было самочувствие
у  Григория Ивановича и  какое отношение к нему:  сын  сидит в  тюрьме, зять
расстрелян.
     Мною  был  устроен   обед  на  даче.  Пригласили   Григория  Ивановича.
Расселись:  моя  семья,  его  семья;  посидели,  выпили  по рюмочке  за  его
здоровье. Григорий Иванович, конечно, выглядел очень кислым, да и  я  не был
веселым.  Все прошло довольно формально, натянуто, Григорий  Иванович  очень
быстро распрощался и ушел. Дачи наши находились рядом, в пяти минутах ходьбы
одна от другой.
     Позднее  Сталин сообщил,  что  Григория Ивановича  отзывают  в  Москву.
Проводы были не такими, какие  нужны были бы согласно  положению. Формальные
состоялись проводы. Мне потом рассказывали чекисты, что он всю  дорогу очень
волновался,  особенно подъезжая  к  Москве, -- видимо, ожидал ареста. А  это
могло случиться. Сталин все мог тогда сделать!
     Выдвинули мы теперь других людей. Но эти, выдвинутые нами люди были уже
без дореволюционного прошлого, как  бы без  рода и племени, если  говорить о
революционной  деятельности.   Просто  товарищи  из  партактива,  почти  что
рядовые. Впрочем, тогда всех так выдвигали.
     Еще скажу о Киевской парторганизации.