принял  Дубовой. Это  был  проверенный и  уважаемый нами  человек.
Сотрудником Политуправления в округе был Векличев. Сам из бывших рабочих, он
стал военным профессионалом,  комиссаром в Украинском военном округе.  Таким
образом, я всегда имел  возможность общаться с  военными.  И  вдруг  Якир --
предатель,
     Якир  --  враг  народа!  Раньше  Сталин  очень  уважал  Якира. У  Якира
хранилась записка, где Сталин  хвалил  личные  качества Якира, а ведь Сталин
был весьма скуп на письменные похвалы.
     Я  относился с большим уважением  и  к Тухачевскому, но близок с ним не
был. Иногда в служебном порядке мы с ним встречались или перезванивались. Он
приглашал меня посмотреть военную технику. Именно  с  ним  я впервые в жизни
увидел ковшовый ленточный  экскаватор.  Я считал,  что  Тухачевский является
душой Красной  Армии. Если  кто и занимался Вооруженными  Силами со  знанием
дела,   так  это   Тухачевский  и   Гамарник20,  который  был  тогда  первым
заместителем наркома и ведал хозяйственными делами и военным строительством.
Рассказывали, что выбор  места строительства для г. Комсомольска принадлежал
Гамарнику.  Он, приехав  с Дальнего  Востока как  секретарь Дальневосточного
крайкома партии, доложил  Сталину, что надо  создавать там  базу  на  случай
войны с Японией. Япония  тогда вела себя нагло в отношении Советского Союза,
провоцировала  нас на драку.  Председателем крайисполкома на Дальнем Востоке
был Гуценко (тоже погиб от  руки Сталина). К нему  пришел  на прием японский
консул  и в беседе заявил: "Что же вы -- и  сами  просто  сидите, ничего  не
делаете на Дальнем Востоке и нам  не  даете?  Пора вам и честь  знать".  Вот
такую, знаете  ли,  грубость  сказал. Так  что  Сталин с  большим  вниманием
отнесся  к  предложению Гамарника, и  вскоре начали строить  Комсомольск,  а
также большие промышленные предприятия с тем,  чтобы укрепить Дальний Восток
и отбить охоту у японцев зариться на наши дальневосточные земли.
     И  вдруг Якир  и  вся эта группа --  враги  народа? Тогда  еще  не было
сомнении насчет того, что  они  могут  оказаться  жертвами  клеветы. Суд был
составлен из авторитетных людей, председателем суда был маршал Егоров. Потом
и Егоров пал  жертвой этого  же произвола. Но тогда у  нас ничто не вызывало
сомнений. Единственным человеком из тех, кого я знал, высказавший сомнение в
виновности  Якира, был академик архитектуры Щусев21. Как мне потом доложили,
он, выступив  на  собрании архитекторов,  сказал, что хорошо знал Якира  и с
большим уважением относился к нему. Щусев был замечательным человеком. Мы же
в  то  время  к  нему  относились  настороженно, считали,  что  это  человек
прошлого, что он строил только церкви, был принят  царем Николаем II. Он был
острым на язык, говорил всегда, что думал, а ведь не всегда это импонировало
людям того времени и их настроениям. Вот и в данном случае он сказал, что он
сам
     из Кишинева и знавал  дядю  Якира, врача  и очень уважаемого господина.
Поэтому не может допустить, чтобы оказался злодеем или каким-то преступником
его племянник. И он не подал своего голоса в осуждение Якира.
     Все это было  доложено Сталину,  но Сталин сдержался, и ничего  не было
предпринято  против Щусева. Я не говорю, конечно, что Щусев был прорицателем
и видел, что обвинение несостоятельно. Это простое совпадение, но для Щусева
-- приятное совпадение. Я потом сблизился  с Алексеем Викторовичем  Щусевым,
когда  вновь  работал  на Украине.  Он  неоднократно  приезжал в Киев,  и  я
беседовал  с  ним.  Помню,  как-то весной,  когда  еще  было холодно,  чтобы
купаться,   бродил   он  по  Киеву,   а  потом  я   беседовал   с  ним:  "Ну
как,--говорю,--Алексей Викторович, дела?".  "Да, вот, ходил,  смотрел  Киев.
Прекрасный город, прекрасный". "А куда же вы ходили?". "Я поехал на Труханов
остров, взял лодочку, разделся там на песочке и грелся. Потом пошел откушать
пирожков на базаре".
     Тогда я, конечно,  негодовал  и  клеймил  всех этих изменников.  Сейчас
самое выгодное  было  бы  сказать:  "В глубине души я им сочувствовал". Нет,
наоборот, я  и  душой  им не сочувствовал, а был в  глубине души раздражен и
негодовал на них, потому что Сталин (тогда мы были убеждены в этом) не может
ошибаться! Не помню сейчас точно, как продолжались  дальнейшие  аресты.  Они
сопровождались казнями. Это нигде не объяснялось и не объявлялось, и поэтому
мы многого даже  не знали. Нас информировали, что такие-то  люди сосланы или
осуждены на такие-то сроки заключения.
     Однако  Московская  партийная  организация,  областная   и   городская,
продолжала  свою  деятельность,  усиленно  работала над сплочением людей для
выполнения решений  по строительству  в Москве и  Московской области.  Когда
аресты  велись уже в  широком  плане, нас информировали иной  раз об  аресте
каких-то  крупных  людей,  что  вот такой-то  оказался  врагом народа.  А мы
информировали  районные  партийные  организации, первичные  парторганизации,
комсомол и общественные организации. Все эти данные мы принимали с искренним
возмущением, осуждали арестованных.  Ведь если  те были  арестованы, значит,
они были  разоблачены в своей провокаторской и  подрывной деятельности? Были
пущены в ход все эпитеты, осуждающие и клеймящие позором таких лиц.
     У нас в Москве  был секретарем  обкома  комсомола  (не помню сейчас его
фамилию) очень нравившийся мне парень, молодой,
     задорный, с энтузиазмом. Человек был, что называется,  на своем месте и
по образованию,  и по подготовке, да и характер был хороший. И вдруг однажды
утром,  когда  я  пришел на работу,  мне сказали, что  этот секретарь обкома
комсомола  поехал  на охоту и там  застрелился.  Я очень сожалел о событии и
сейчас  же  позвонил  Сталину,  сообщил,  что  вот  такое  у  нас  случилось
несчастье, такой хороший парень, секретарь обкома комсомола, застрелился. Он
спокойно