анович мне тогда  сказал:  "Надо,  чтобы вы выступили, но имейте в
виду,  что там будет выступать Киров. Киров очень хороший оратор, поэтому вы
подумайте хорошенько, иначе впечатление о вас может быть неблагоприятным". Я
ответил,  что ничего  не  смогу большего,  чем  смогу, а  с  Кировым  мне не
соревноваться, поэтому, может быть, лучше, чтобы кто-нибудь другой выступил?
"Нет, велели, чтобы вы выступили". И я выступил. Каганович сейчас же,  как я
только  закончил,  подошел  ко мне:  "Замечательно,  блестяще выступили. Это
отмечено  Сталиным.  Он  сказал: "С Кировым рядом выступать тяжело, а Хрущев
выступил хорошо".
     Если уж  говорить  о себе,  то я считался  неплохим  оратором. Выступал
всегда  без текста, а чаще всего даже  без конспекта. Когда  я  готовился  к
докладам, то составлял цифровые конспекты, потому что держать цифры в голове
тяжело,  а  так доклады  у меня получались лучше. Я  начал  читать  доклады,
только когда стал уже большим начальником: все очень ответственно, сказанное
поправить  трудно.  Поэтому я вынужден был поступать именно  так. К  тому же
видел,  что все  так делают, все  читают... Когда,  например,  я готовился к
докладу на XIX съезде партии, Маленков3 сказал мне: "Вот такой-то и такой-то
тебе приготовят доклад. Ты  не обижайся. Знаешь, что я тебе скажу?  Вот  сам
Сталин,  выступая  в  1941  г. на октябрьских торжествах во  время войны,  в
докладе даже запятых не переставил. Ему дали этот доклад, и я не знаю, читал
ли он его до того, но абсолютно без  всяких изменений зачитал текст. Так что
ты не смущайся, это  у  вождей бывает". Итак, приехали  мы в Ленинград.  Нас
разместили  в  лучшей  гостинице.  Наша  делегация насчитывала  человек  60:
рабочие,  служащие. Постояли мы в почетном карауле у гроба, а потом сидели в
гостинице и разговаривали. Делать-то  нам было больше нечего. Все оплакивали
Кирова.
     Потом завертелась казенная  машина. Как она вертелась, я не  знаю, меня
она  не касалась. Этим вопросом занимался сам Сталин. Я был вне  той машины,
мое  дело  было лишь  в  том,  чтобы,  когда  понесут  гроб  к  вокзалу,  мы
пристроились  к  общей  процессии, а по прибытии в Москву  все вместе шли  с
вокзала. Потом  в газетах  было напечатано: "Московская  организация оказала
почести  тов. Кирову".  Жену его  я видел на похоронах в  первый и последний
раз, сейчас я ее и не узнаю.
     В быту  Киров был очень неразговорчивый  человек, но на  людях--трибун.
Сам я не имел с ним непосредственных  контактов и потом расспрашивал Микояна
о Кирове. Микоян хорошо его знал. Он рассказывал мне; "Ну как тебе ответить?
На заседаниях он ни разу ни по какому вопросу не выступал. Молчит  и все. Не
знаю я даже, что это означает".
     Я  же слышал, что Киров мог "заговорить"  даже  голодных людей. Так  он
поступал  в Астрахани  в 1919 г.:  есть  было  нечего,  так  он  людям  речи
произносил,  и  люди  слушали,  забывая  о голоде4.  Он, конечно, был  умным
человеком  и  знал, что нужно сказать. Да, он  был истинный трибун! Я слушал
его на  съезде партии. Он говорил без написанного  текста  и  с отработанной
жестикуляцией. Отличный оратор.
     После XX съезда КПСС была создана комиссия  для детальной  проверки дел
невинно осужденных лиц. Председателем комиссии
     был  утвержден  Шверник5.  Я  предложил  включить  в   состав  комиссии
Шатуновскую6, которая сама отсидела ни за что  16 лет и которая была в  моих
глазах неподкупным,  вернейшим членом партии. Привлекли  туда  и  еще одного
товарища, который отсидел почти  20 лет.  Получилась ответственная комиссия,
которая должна была  разобраться в делах и  дать свое  заключение: как могло
случиться, что вот такое количество честных людей погибло во времена Сталина
в качестве "врагов народа"?
     Естественно, в первую очередь начали  проверять, кто же такой Николаев,
как он совершил убийство Кирова и что его к этому побудило. Когда приступили
к изучению дела, то оказалось, что Николаев незадолго до убийства Кирова был
задержан чекистскими  органами около здания Смольного, то есть учреждения, в
котором работал  Киров. Николаев вызвал  какие-то  подозрения у охраны,  был
задержан и обыскан. У него обнаружили револьвер. Несмотря на эту  улику (а в
те времена  очень строго относились к  этому) и на то, что он был задержан в
районе, который  особо  охранялся, потому  что  там  ходили  и  ездили  член
Политбюро  и  все  руководство  Ленинградского  обкома   и  горкома  партии,
Николаев, как  докладывала нам  комиссия,  был освобожден. А спустя какое-то
время Николаев убивает Кирова. Все эти обстоятельства настораживали комиссию
и нас.
     Ведь  Николаев  стрелял  в  Кирова  не  на площади.  Нет! Он  проник  в
Смольный, вошел в  подъезд, которым пользовался только Киров, и убил его  на
лестничной  клетке,  когда  тот поднимался  по лестнице. Это сразу  породило
подозрения, что Николаев был подослан для совершения этого террористического
акта  какими-то  людьми.  До  этого   своим  поведением  Николаев  показался
подозрительным, и его  задержали, однако он был отпущен  по указанию сверху.
Более  того,  Николаев  получил  затем  доступ   в  Смольный,  находился  на
лестничной клетке обкома партии, где работал Киров, там встретил и убил его.
Без помощи лиц,  обладавших  властью, сделать это  вообще  было  невозможно,
потому что все подходы к Смольному охранялись, а особенно охранялся подъезд,
которым  пользовался Киров. Организовать  это  могли  лишь  те,  которым был
доступен вход в данный подъезд.
     Мы все были потрясены. Стали разбираться дальше. Может быть, кое-кто из
присутствующих  и  знал  ранее все обстоятельства  дела, но  теперь  молчал.
Конечно,  кое-что знали, несомненно,  Молотов  и Ворошилов, которые ездили в
Ленинград