Те же намерения лежали в основе концепций возрождения конституции в 
авторитарном варианте. Они обсуждались в окружении президента страны в связи с 
растущей усталостью демократии. Самыми представительными защитниками таких 
планов, имевших своей целью путём постепенного возрождения монархии примирить 
демократический режим с традицией и тоской населения по прошлому, были сам 
Брюнинг, министр рейхсвера Гренер, а также его доверенное лицо в политике, 
начальник канцелярии министра генерал Курт фон Шляйхер, который к этому времени 
благодаря своей близости к Гинденбургу выдвинулся в качестве главной закулисной 
фигуры в политической игре.
 Ко времени назначения Брюнинга канцлером Шляйхер уже занимал заметное место и 
благодаря своей ловкости, проницательности и хитроумию настолько расширил своё 
влияние, что с тех пор без его согласия не назначался и не отзывался ни один 
канцлер, ни один министр. Его тяготение к сумеречной среде, в которой 
смазываются контуры политического характера, а тонкие сети интриг становятся 
невидимы, принесло ему вскоре репутацию «серого кардинала в военной форме». Он 
был циничен, как бывают циничны впечатлительные натуры, импульсивен, свободен 
от предрассудков и обладал темпераментом танцора на канате: ему повсюду 
мерещились опасности. Силами контрразведки он устанавливал слежку даже за 
друзьями и соседями. Своеобразное сочетание легкомыслия, чувства 
ответственности и страсти к интриганству делало его одной из самых спорных 
фигур последней фазы существования республики.
 Шляйхер исходил из того, что такое широкое народное движение, какое удалось 
мобилизовать Гитлеру, невозможно одолеть средствами государственной власти. 
Шоковый урок революции, в которой против офицерского корпуса внезапно выступила 
серая, бунтующая, страшная масса, заставил как раз наиболее разумных 
представителей командования рейхсвером осознать: никогда более нельзя допускать 
противостояния армии и народа. Даже и не принимая всерьёз вождя НСДАП, которого 
он насмешливо называл «провидцем и кумиром глупцов», Шляйхер все же понимал 
побудительные причины, обеспечившие Гитлеру гигантский приток новых членов, и 
считался с ними. Он отнюдь не заблуждался относительно сомнительных сторон 
движения, той комбинации беззакония, обид и идеологического фанатизма, которую 
один из его сослуживцев-офицеров назвал «русским характером» партии [201] . Но 
как раз эти качества и побуждали его ускорить осуществление своих планов. Пока 
ещё был жив Гинденбург, а рейхсвер в общем и целом свободен от явлений 
разложения, Шляйхер верил, что у него есть шанс «воспитать» Гитлера и сковать 
его цепью политической ответственности; тогда массовая армия его последователей 
в обстановке ограничений, налагаемых Версальским договором, могла бы быть 
использована для усиления «воли к сопротивлению». Шляйхер осторожно приступил к 
поискам контакта с Гитлером, используя для этой цели посредничество Рема и 
Грегора Штрассера.
 Теми же мотивами руководствовался Альфред Гугенберг, что свидетельствовало об 
общем стремлении консервативных сил вернуть себе утраченную власть над 
неотёсанным хозяином арен и залов для собраний и подчинить его своему 
педагогическому влиянию. Когда летом 1931 года Гинденбург пожаловался ему на 
«этих молодых подстрекателей» Гитлера и заявил, что не считает НСДАП «надёжной 
национальной партией», Гугенберг самоуверенно ответил, что именно потому-то 
необходим союз с ними, а кроме того он, Гугенберг, думает, что уже внёс свою 
лепту в политическое воспитание национал-социалистов [202] . Теперь и он желал 
выправить испорченные отношения с Гитлером – вопреки всему неудачному опыту 
прошлых лет.
 Усилия разных сторон по сближению с Гитлером совпали с подобными же попытками 
самого вождя НСДАП. Он был в недоумении – его успех в сентябре до сих пор не 
принёс никаких результатов. Исход выборов, правда, сделал его одним из главных 
актёров на политической сцене, но пока оставаясь в изоляции, он в известном 
смысле играл «роль без слов». Один из наблюдателей писал: «Гитлер потерял 
многие месяцы, он бездеятельно растранжирил время, которое ему теперь не вернёт 
и сама вечность. Никакая власть на свете не вернёт ему это 15-е сентября, эту 
дрожь побеждённых и растерянность властей. Тогда пробил час немецкого дуче – 
законно ли, нет ли, кого это заботило? Но этот немецкий дуче оказался трусливым,
 изнеженным пижамным существом, слишком быстро зажиревшим мелкобуржуазным 
мятежником, предающимся житейским радостям и с трудом соображающим, что судьба 
опускает его вместе с его лаврами в едкий уксус. Этот барабанщик бьёт по 
телячьей коже только в тылу… Брут спит». [203] 
 Поскольку приверженцы Гитлера были связаны между собой не столько 
политическими убеждениями, сколько неустойчивыми эмоциями, меняющимися в 
зависимости от момента, он действительно больше других нуждался в новых, притом 
ощутимых успехах. Надо сказать, что победное шествие партии продолжается и в 
1931 году. Так, на выборах в ландтаг в Шаумбург-Липпе в начале мая она собрала 
26, 5 процентов голосов, а спустя две недели в Ольденбурге – даже 37, 2 
процента, став, таким образом, впервые самой сильной фракцией в одном из 
ландтагов. Но по сути, эти успехи были бледным слепком того, чего партии в 
сентябре удалось достичь в более широких масштабах. К власти они её не 
приблизили, и если её сторонники на площадях и узких улочках оглушительно 
скандировали: «Гитлер стоит у ворот!», то это звучало так, словно они ещё 
только собирались расчистить ему дорогу к этим воротам. Да и в самих земельных 
парламентах, где она применяла тактику паралича, НСДАП не могла похвастаться 
особыми успехами. Оставалось только на глазах выдыхающееся, все более 
судорожное ликование по поводу роста рядов партии, рекордного числа участников 
митингов или все новых мучеников идеи – тут уже был уместен тон 
торжественно-елейный. Весной подспудное недовольство затянувшимся застоем и