Бамбергское совещание и последующее унижение Грегора Штрассера означали, по 
сути, конец левого национал-социализма, и несмотря на весь громогласный, 
поднятый главным образом Отто Штрассером, шум в печати он, начиная с этого 
момента, будет представлять собой всего лишь некую теорию-помеху, а отнюдь не 
серьёзную политическую альтернативу. «Социализм» был заменён лозунгами 
аполитичного патриотизма, и весьма примечательно, что фигура 
«капиталиста-спекулянта» стала все в большей степени уступать место фигуре 
«торговца национальными интересами» в лице Густава Штрезсмана или иных 
представителей правительства. Тем самым эта встреча обозначила в то же время и 
окончательный поворот НСДАП – её превращение в партию, действующую по приказам 
фюрера. Отныне и до самого конца в ней не будет больше боев из-за идейной 
ориентации, а будет лишь борьба за посты и проявления благосклонности: «Сила 
ассимиляции нашего движения колоссальна», – с удовлетворением констатировал 
Гитлер. Одновременно с этим национал-социализм отказался и от вызова 
республиканскому строю выдвижением собственного общественного проекта; вместо 
идеи ему было противопоставлено готовое к сражению, дисциплинированное, смутно 
осчастливленное харизмой «фюрера» боевое содружество – «примитивная сила 
односторонности», которая «как раз и внушает нашим высокопоставленным лицам 
такой ужас», как витийствовал Гитлер, прежде чем перейти к не очень удавшемуся 
ему образу «мужского кулака, который знает, что яд можно сломить только 
противоядием… Решать должен более прочный череп, величайшая решимость и более 
высокий идеализм». А в другом месте он заявлял: «В таком бою сражаются не 
„духовным“ оружием, а фанатизмом». [97] 
 Вот именно этот её нескрываемо инструментальный характер и выделил вскоре 
НСДАП из всех других партий и боевых движений и обеспечил ей совершенно явное 
преимущество в плане дисциплинированности даже по сравнению с кадрами 
коммунистов, в чьих рядах всё-таки проявлялись порой элементы отклонения, 
скепсиса и интеллектуального противоборства. Произошедший на редкость легко, 
без какого-либо сопротивления распад фронды словно пробудил стремление к 
подчинению, и как раз многочисленные сторонники Штрассера упоённо прилагали 
теперь все свои силы ради того, чтобы превратить «движение в удобный, 
безукоризненно работающий инструмент в руках фюрера». [98] 
 Даже по отношению к своим высшим руководящим инстанциям Гитлер, начиная с 
этого времени, применяет структуру абсолютного приказа в сопровождении 
щёлкающего кнута и лишает их права принятия даже самых незначительных деловых 
решений. «Прототипом хорошего национал-социалиста» считается с той поры тот, 
«кто в любой момент готов отдать жизнь за своего фюрера», а общие собрания 
членов партии будут впредь воспринимать требуемое уставом предложение о 
переизбрании Гитлера Первым председателем со смехом, как формальный фарс [99] ; 
ведь и впрямь было ясно, как выразится потом Геринг, что на фоне непререкаемого 
авторитета «фюрера» любой другой – «не больше, чем камень, на котором тот 
стоит». Сам же Гитлер подкрепит своё притязание на руководство вот таким 
историческим обоснованием: «Нас упрекают в том, что мы проводим культ личности,
 – скажет он на партийном собрании в марте 1926 года, – это неправда. Во все 
великие времена в истории всегда выступает в каком-либо движении только одна 
личность; и не какое-то движение, а личности остаются в истории»
 Успех в Бамберге Гитлер, вопреки своей обычной склонности к безудержному 
триумфу, сопроводил встречными жестами. Когда Грегор Штрассер попал в 
автомобильную катастрофу, Гитлер навестил его в больничной палате «с огромным 
букетом цветов» и был, по словам из письма больного, «очень мил». И Геббельса, 
имевшего у мюнхенского партийного руководства самую плохую репутацию одного из 
апологетов группы Штрассера, Гитлер тоже, неожиданно для него самого, окружил 
вниманием и пригласил главным докладчиком на одно из собраний в 
«Бюргербройкеллере». В конце этого собрания растроганный Гитлер со слезами на 
глазах обнял его. «Мне даже стыдно, что он так добр ко мне», – с умилением 
отметил Геббельс в дневнике [100] . Однако в то же время Гитлер принимает меры, 
чтобы раз и навсегда закрепить свой вновь завоёванный авторитет организационно.
 Общее собрание членов партии приняло в Мюнхене 22 мая 1926 года новый устав 
НСДАП, совершенно неприкрыто ориентированный лично на Гитлера. Центральной 
организацией партии теперь считается по уставу Национал-социалистический 
рабочий союз в Мюнхене, его руководство было одновременно и руководящим органом 
в масштабах всей страны. И хотя Первый председатель, согласно «Положению о 
союзе», избирался, но домашняя власть Гитлера – всего несколько тысяч членов 
местной мюнхенской организации – являла собой коллегию выборщиков от имени всей 
партии, которая тем самым была полностью лишена голоса. А поскольку, в 
соответствии с помимо всего прочего регламентированной до самых мелочей 
процедурой, только всё та же мюнхенская организация имела право потребовать 
отчёта у Первого председателя, то это обеспечивало ему неограниченную и 
неконтролируемую власть над всей партией. Не было никаких принимаемых 
большинством голосов решений, выполнять которые он был бы обязан. Впредь и 
гауляйтеры, дабы избежать возникновения даже бессильных фракций, уже не будут 
избираться на партийных собраниях на местах, а будут назначаться Первым 
председателем; то же правило касается и председателей комитетов и комиссий. 
Чтобы дополнительно подстраховать эту систему властеобеспечения, создаётся, 
сверх всего, ещё и некая комиссия по расследованию и улаживанию конфликтов 
(УШЛА) – своего рода партийное судилище, роль которого заключалась в том, что у 
неё было право исключать из НСДАП отдельных членов, а то и целые организации. 
Когда же первый её председатель, отставной генерал-лейтенант Хайнеман, по своей 
наивности посчитал эту комиссию инструментом для борьбы с коррупцией и 
нарушителями морали, Гитлер заменил его на этом посту послушным майором