Морис, затем Аман, Гесс, Хайнес, Шрек и студент Вальтер Хевель. Начальство 
тюрьмы предоставляло Гитлеру в рамках этого круга свободное, даже в чём-то 
компанейское времяпрепровождение, что максимально способствовало его 
персональным амбициям. В обеденное время он сидел во главе стола под знаменем 
со свастикой, его камера убиралась другими заключёнными, а вот в играх и лёгких 
работах он участия не принимал. Доставлявшиеся в тюрьму после него 
единомышленники должны были «незамедлительно докладывать о себе фюреру», и 
регулярно в десять часов, как рассказывается в одном из свидетельств, проходила 
«летучка у шефа». В течение дня Гитлер занимался поступавшей корреспонденцией. 
Одно из полученных хвалебных писем принадлежало перу молодого доктора филологии 
Йозефа Геббельса, который так отзывался о заключительной речи Гитлера на 
процессе: «То, что Вы там сказали, это – катехизис новой политической веры для 
пребывающего в отчаянии, рушащегося, лишённого божества мира… Некий бог поручил 
Вам сказать, чем мы страдаем. Вы облекли нашу муку в слова избавления… „Писал 
ему и Хьюстон Стюарт Чемберлен, в то время как Розенберг поддерживал во внешнем 
мире память об узнике, распространяя „открытку с портретом Гитлера“, 
«миллионами штук как символом нашего фюрера“ [3] 
 Гитлер часто прогуливался в тюремном саду; у него все ещё трудности со стилем 
– сохраняя на лице мину цезаря, он принимал хвалу со стороны своих 
верноподданных, будучи одетым в кожаные шорты, куртку от национального костюма, 
а нередко и не сняв с головы шляпу. Когда устраивались так называемые дружеские 
вечера, и он выступал на них, то «за дверями на лестнице молча толпились 
служащие крепости и внимательно слушали» [4] . Словно и не было никогда 
поражения, он развивал перед слушателями легенды и видения своей жизни, а также 
– в весьма характерном сочетании – практические планы по созданию того 
государства, чьим единоличным диктатором он, как и прежде, видел себя; например,
 идея магистральных автомобильных дорог-автобанов, как и малолитражек 
«Фольксваген», согласно более позднему свидетельству, родилась именно в ту пору.
 Хотя время для посещений в тюрьме ограничивалось шестью часами в неделю, 
Гитлер по шесть часов в день принимал своих сторонников, просителей и 
политических партнёров, превративших крепость Ландсберг в место паломничества; 
немало было среди них и женщин – не без оснований об этой тюрьме говорили потом 
как о «первом Коричневом доме» [5] . На 35-летие Гитлера, которое отмечалось 
вскоре после окончания процесса, цветы и посылки знаменитому узнику заполнили 
несколько помещений.
 Вынужденная передышка послужила в то же время для него и своего рода поводом 
для «инвентаризации», в ходе которой он старался навести порядок в неразберихе 
своих аффектов и складывал обрывки когда-то читанного и наполовину усвоенного, 
дополняя все это плодами текущего чтения, в чертёж некой мировоззренческой 
системы: «Это время дало мне возможность разобраться с различными понятиями, 
которые до того я ощущал лишь инстинктивно» [6] . О том, что им действительно 
было прочитано, можно судить только по косвенным доказательствам и 
свидетельствам из третьих рук; сам же он в своей постоянной заботе самоучки, 
как бы его не заподозрили в духовной зависимости от кого-то, чрезвычайно редко 
говорил о книгах и любимых авторах – многократно и в различной связи 
упоминается только Шопенгауэр, с чьими произведениями он якобы не расставался 
на войне и мог пересказывать из них большие куски; то же относится к Ницше, 
Шиллеру и Лессингу. Он всегда избегал цитирования и создавал тем самым 
одновременно впечатление об оригинальности своих познаний. В автобиографическом 
очерке, датированном 1921 годом, он утверждал, что в юности занимался 
«основательным штудированием народнохозяйственных учений, а также всей 
имевшейся, в то время антисемитской литературы», и заявлял: «На 22-м году жизни 
я с особым рвением набросился на военно-политические труды и буквально в 
течение нескольких лет не упускал ни малейшей возможности самым тщательным 
образом заниматься всеобщей всемирной историей» [7] , однако при этом никогда 
не упоминается ни один автор, ни одно название книги, всегда речь идёт – что 
так характерно для неконкретной формы выражения его гигантомании – о целых 
областях знаний, якобы усвоенных им. В той же связи – и вновь с указующим в 
даль перстом – он называет историю искусства, историю культуры, историю 
архитектуры и «политические проблемы», однако нетрудно предположить, что свои 
познания он до той поры приобретал лишь как компиляцию из вторых и третьих рук. 
Ханс Франк, говоря о временах заключения в ландсбергской тюрьме, назовёт Ницше, 
Чемберлена, Ранке, Трайчке, Маркса и Бисмарка, а также военные мемуары немецких 
и союзнических государственных деятелей. Но вместе с этим и до этого он черпал 
элементы своего миропонимания и из тех отложений, что наносились потоком 
мелкотравчатой псевдонаучной литературы из весьма сомнительных источников, чей 
точный адрес сегодня уже едва ли возможно определить, – расистские и 
антисемитские труды, сочинения по теории германского духа, мистике крови и 
евгенике, а также историко-философские трактаты и дарвинистские учения.
 Достоверной в свидетельствах многочисленных современников, касающихся вопроса 
о чтении Гитлера, является, в принципе, лишь та интенсивность, с которой, как 
рассказывают, он утолял свой книжный голод. Ещё Кубицек говорил, что Гитлер был 
записан в Линце одновременно в трех библиотеках и он помнит его не иначе как 
«окружённого книгами», а по выражению самого Гитлера он либо «набрасывался» на 
книги, либо «проглатывал» их [8] . Однако из его речей и сочинений – вплоть до 
«застольных бесед», – равно как и из воспоминаний его окружения, перед нами 
встаёт человек с весьма характерной духовной и литературной индифферентностью; 
среди примерно двух сотен его монологов за столом лишь вскользь упоминаются 
имена двух-трех классиков, а в «Майн кампф» лишь однажды появляется ссылка на 
Гёте и Шопенгауэра, да и то в достаточно безвкусном антисемитском контексте.