утверждении, будто евреи лишены корней в жизни, оказывают разлагающее, 
революционное влияние и для них нет ничего святого; при этом их «холодный 
разум» полемически противопоставлялся немецкой сердечности и немецкой 
духовности. Это представление подкреплялось ещё и тем обстоятельством, что 
многие евреи-интеллигенты со склонным к бунту и утопии темпераментом 
поколениями преследуемого меньшинства встали во главе рабочего движения, в 
результате чего и стала вскоре вырисовываться фатальная картина великого 
заговора с разделением ролей: как грядущий капитализм, так и грядущая революция 
пробуждали в среде перепуганных мелких ремесленников опасение, что евреи 
атакуют их мастерские и их буржуазный статус одновременно с двух сторон; к 
этому присоединялся ещё и расовый фактор. Книга Германа Альвардта с характерным 
названием «Отчаянная борьба арийских народов с еврейством», хотя и черпавшая 
материал своих «документальных данных» из немецких исторических и современных 
источников, была встречена в Берлине 90-х годов, несмотря на все модные 
антисемитские течения того времени, всего лишь как болезненная выходка 
какого-то аутсайдера; в Вене же эта фантазия захватила широкие слои.
 Вот в этом городе и на этом фоне и провёл Гитлер свои последующие годы. Он 
приехал в Вену с самыми радужными надеждами, с жаждой грандиозных впечатлений и 
намерением благодаря финансовым средствам матери продолжать вести жизнь в том 
же изнеженном стиле последних лет, но уже в более изысканной, столичной 
обстановке. Не сомневался он и в своём призваний художника, более того, как он 
сам писал, в этом плане он испытывал «гордую уверенность» [95] . В октябре 1907 
года он записывается на испытания по рисованию в академии на Шиллерплац, по 
всей вероятности даже не имея понятия, насколько высоки требования в этом 
прославленном учебном заведении. Правда, экзамен первого дня, когда отсеялись 
тридцать три из ста двенадцати претендентов, он выдерживает, но 
классификационный список следующего дня, содержащий общий результат, 
свидетельствует: «Не выдержали испытания по пробному рисунку и не допускаются к 
экзамену следующие господа: …Адольф Гитлер, Браунау/Инн, 20 апреля 1889 г., 
немец, католик, отец – старш. чиновник, 4 кл. реального уч-ща. Мало голов, 
пробный рис. неудовл.»
 Удар был неожиданным и жестоким. Расстроенный до глубины души. Гитлер идёт на 
приём к директору академии, который советует ему заняться архитектурой, но в то 
же время уверяет, что его рисунки свидетельствуют «безоговорочно о том, что он 
не способен стать художникам». Потом Гитлер назовёт все это «страшным ударом», 
«яркой молнией» [96] , и, пожалуй, на самом деле, ему уже не придётся больше 
пережить такого резкого столкновения мечты и действительности. Отомстило за 
себя и то, что он бросил реальное училище – для изучения архитектуры 
требовалось получить аттестат зрелости. Но его неприязнь к школе и строгому 
учебному распорядку была столь велика, что ему даже не пришло в голову 
вернуться в школу. Уже взрослым человеком он назовёт такое условие получения 
образования «неслыханно тяжёлым», а экзамен на аттестат зрелости – 
непреодолимым барьером: «Так что по человеческим меркам моей мечте стать 
художником осуществиться было не суждено». [97] 
 Однако более вероятным представляется, что, потерпев столь сокрушительный 
провал, он просто боялся унизительного возвращения в Линц и особенно в своё 
прежнее училище, бывшее свидетелем его предыдущего, первого краха. Поэтому он в 
растерянности продолжает пребывать в Вене и даже, очевидно, не сообщает о том, 
что не выдержал вступительного экзамена. Однако он отнюдь не собирается менять 
свою жизнь в пансионе с прогулками по городу, посещением оперы и сидением над 
бесчисленными дилетантскими прожектами, высокопарно называемом им 
«штудированием», на какую-либо серьёзную деятельность. Даже когда болезнь 
матери резко обострилась и дело явно шло к её кончине, он так и не рискнул 
вернуться домой. Мать не без горечи говорила в те дни, что Адольф будет идти 
своим путём, невзирая ни на что, «как будто он один на всём свете». И только 
лишь узнав о её смерти, 21 декабря 1907 года, сын возвращается в Линц. Врач 
семьи, лечивший мать до последнего дня, говорил потом, что ему «не доводилось 
видеть когда-либо молодого человека, так увитого горем и печалью Сам же Гитлер 
говорит, что он плакал. [98] 
 Теперь он и впрямь не только потерпел неожиданный провал, но и лишился какого 
бы то ни было прибежища, оказался предоставленным самому себе. И без того 
доминировавшая в нём склонность к индивидуализму и эгоизму получила теперь ещё 
больший импульс. Со смертью матери умерло и то, что как-то связывало его 
родственными узами с другими людьми (правда, однажды у него ещё оживёт чувство, 
которое – и это очень показательно – вновь будет обращено на одного из членов 
семьи).
 Возможно, этот двойной шок только укрепил его в намерении вернуться назад в 
Вену. Но, наверное, тут сыграло свою роль и желание скрыться от вопрошающих 
взглядов и непрошенных советов линцской родни. Кроме того, чтобы претендовать 
на выплату ему страховой пенсии как сироте, ему нужно было создать впечатление, 
будто он учится. Поэтому, как только были урегулированы все формальности и 
вопросы по наследству, он заявился к своему опекуну, бургомистру Майрхоферу, и, 
по свидетельству последнего, «чуть ли не угрожающе» и не вдаваясь в долгие 
разговоры, объявил: «Господин опекун, я отправляюсь в Вену!» И несколько дней 
спустя, в середине февраля 1908 года, он навсегда покидает Линц.
 Свою новую надежду он возлагает на рекомендательное письмо. Магдалена Ханиш, 
владелица дома, в котором до самой своей смерти жила его мать, была знакома с 
Альфредом Роллером, одним из известнейших художников сцены того времени, 
заведовавшим декорациями в Придворной опере и преподававшим в Венском 
художественно-промышленном училище. В своём письме от 4 февраля 1908 года