ая 
тяга в безвыходность, к проигранным ставкам. Во всех решающих ситуациях 1923 
года он проявлял склонность не оставлять себе возможности тактического выбора – 
всегда казалось, что в первую очередь он ищет стену, о которую может опереться 
спиной, и удваивает затем и без того перенапряжённое усилие, что позволительно 
характеризовать как поведение истинного самоубийцы. Именно в этом смысле он 
высмеивал старания политики чураться беспощадных инициатив как идеологию 
«политического лилипутства» и выражал своё презрение по поводу тех, кто 
«никогда не перенапрягается»; ссылку же на выражение Бисмарка, что политика – 
это искусство возможного, он называл всего-навсего «дешёвой отговоркой» [437] . 
И, конечно же, как нечто большее, нежели только отображение его 
мелодраматического темперамента, следует воспринимать тот факт, что начиная с 
1905 года его жизнь сопровождается чередою угроз покончить с собой, что и 
обрело свою развязку лишь в результате наиглавнейшего вызова – снова 
безальтернативной ставки на власть над миром или гибель – на диване в бункере 
рейхсканцелярии. Примечательно, что и его вступление в большую политику тоже 
прошло под аккомпанемент такой угрозы. Разумеется, многие из его выступлений 
все ещё казались натужными и не были лишены того пристрастия к патетическому 
фарсу, от которого он освободился с немалым трудом, но можно ли действительно 
принимать лишь за одну из проекций последующего опыта ощущение, что вокруг 
этого возбуждённого актёра уже на том, раннем этапе прямо-таки 
концентрировалась атмосфера великой катастрофы?
 9 ноября 1923 года явилось прорывом. Ещё в полдень того дня, когда колонна 
приближалась к площади Одеонсплац, один из прохожих спросил: а что, этот Гитлер,
 что марширует во главе, «вправду парень с угла улицы» [438] ? Теперь он 
принадлежал истории. К совпадениям, проглядываемым между 9 ноября и его жизнью 
в целом, относится, наконец, и то, что доступа в историю он добился благодаря 
поражению – точно так же, как и потом, но в неизмеримо увеличенном масштабе, он 
обрёл прочное место в ней с помощью катастрофы.


Конец второй книги