вого поколения картину страстей, 
которые разгорелись в Англии в связи с Мюнхенским соглашением. В среде 
консерваторов в семьях и среди ближайших друзей возникли такие конфликты, каких 
я никогда не видел. Мужчины и женщины, которых связывали давние партийные, 
светские и семейные узы, смотрели друг на друга с гневом и презрением. 
Разрешить этот спор не могли ликующие толпы, которые приветствовали Чемберлена 
по пути с аэродрома или на Даунингстрит и окрестных улицах. Его не могли 
разрешить и усилия партийных организаторов. Мы, сказавшиеся в то время в 
меньшинстве, не обращали внимания ни на насмешки, ни на злобные взгляды 
сторонников правительства. Кабинет был потрясен до основания, но дело было 
сделано, и члены кабинета поддерживали друг друга. Только один министр поднял 
свой голос. Военноморской министр Дафф Купер отказался от своего высокого 
поста, которому он придал особое достоинство мобилизацией флота. В тот момент, 
когда Чемберлен господствовал над подавляющей частью общественного мнения, Дафф 
Купер пробился через ликующую толпу, чтобы заявить о полном несогласии с ее 
вождем.
      При открытии трехдневных прений по вопросу о Мюнхене он произнес речь о 
своей отставке. Это было ярким эпизодом в нашей парламентской жизни. Дафф Купер 
говорил легко, без всяких записок, и в течение сорока минут держал в своей 
власти враждебное большинство своей партии. Лейбористам и либералам, которые 
были яростными противниками правительства того времени, было легко аплодировать 
ему. Это была ссора, раздиравшая партию тори. Некоторые из высказанных им истин 
необходимо привести здесь:
      
      «Все это время существовало глубокое разногласие между премьерминистром 
и мной. Премьерминистр считает, что к Гитлеру нужно обращаться на языке 
вежливого благоразумия. Я полагаю, что он, лучше понимает язык бронированного 
кулака... 
      Премьерминистр доверяет доброй воле и слову Гитлера, хотя, когда Гитлер 
нарушил Версальский договор, он обещал соблюдать Локарнский. Когда Гитлер 
нарушил Локарнский договор, он обязался больше ни во что не вмешиваться и не 
предъявлять дальнейших территориальных претензий в Европе. Когда он силой 
вторгся в Австрию, он уполномочил своих подручных дать авторитетное заверение, 
что не будет вмешиваться в дела Чехословакии. Это было менее шести месяцев 
назад. И все же премьерминистр считает, что он может полагаться на 
добросовестность Гитлера». 
      
      Длительные прения не уступали по силе страстям, бушевавшим вокруг проблем,
 поставленных на карту. Я хорошо помню, что буря, которой были встречены мои 
слова: «Мы потерпели полное и абсолютное поражение», заставила меня сделать 
паузу, прежде чем продолжать речь. Многие искренне восхищались упорными и 
непоколебимыми усилиями Чемберлена сохранить мир и его личными трудами в этом 
деле. В нашем рассказе невозможно не отметить многочисленные просчеты и 
неверные оценки людей и фактов, на которых основывался Чемберлен. Однако мотивы,
 которыми он руководствовался, никогда не вызывали сомнений, а путь, по 
которому он шел, требовал величайшего морального мужества. Этим качествам я 
воздал должное два года спустя в речи после его кончины. Палата общин 366 
голосами против 114 одобрила политику правительства его величества, «которая во 
время недавнего кризиса предотвратила войну». 30 или 40 несогласных с 
правительством консерваторов могли только выразить свое неодобрение, 
воздержавшись от голосования. Так мы и сделали – дружно и официально.
      В своем выступлении я сказал:
      
      «Помоему, если бы чехов предоставили самим себе, если бы им сказали, что 
они не получат помощи от западных держав, они могли бы добиться лучших условий, 
чем те, которые они получили в результате всех этих колоссальных пертурбаций. 
Вряд ли условия могли быть хуже. 
      Все кончено. Молчаливая, скорбная, покинутая, сломленная Чехословакия 
скрывается во мраке. Она во всех отношениях пострадала от связей с Францией, 
чьей политикой она так долго руководствовалась... 
      Я нахожу невыносимым сознание, что наша страна входит в орбиту нацистской 
Германии, подпадает под ее власть и влияние, и что наше существование начинает 
зависеть от ее доброй воли или прихоти. Именно чтобы помешать этому, я всеми 
силами настаивал на укреплении всех твердынь обороны: вопервых, на 
своевременном создании военновоздушных сил, которые превосходили бы любые 
другие, способные достигнуть наших берегов; вовторых, на сплочении 
коллективной мощи многих стран и, втретьих, на заключении союзов и военных 
конвенций, конечно, в рамках Устава, для того, чтобы собрать силы и хотя бы 
задержать поступательное движение этой державы. Все это оказалось тщетным. 
Однако народ должен знать правду. Он должен знать, что нашей обороной 
недопустимо пренебрегали и что она полна недостатков. Он должен знать, что мы 
без войны потерпели поражение, последствия которого мы будем испытывать очень 
долго. Он должен знать, что мы пережили ужасный этап нашей истории, когда было 
нарушено все равновесие Европы и когда на время западным демократиям вынесен 
ужасный приговор: «Тебя взвесили и нашли легковесным». И не думайте, что это 
конец. Это только начало расплаты. Это только первый глоток, первое 
предвкушение чаши горечи, которую мы будем пить год за годом, если только мы не 
встанем, как встарь, на защиту свободы, вновь обретя могучим усилием 
нравственное здоровье и воинственную энергию». 
      
      После того как прошло чувство облегчения, вызванное Мюнхенским 
соглашением, Чемберлен и его правительство столкнулись с острой дилеммой. 
Премьерминистр сказал: «Я верю, что это будет мир Для нашего времени». Однако 
большинство его коллег хотело использовать «наше время» для скорейшего 
перевооружения. На этой п