ством тяжелых артиллерийских орудий, в то время как орудия 
германской армии были уничтожены, как того требовал мирный договор. Макдональд 
стремился ликвидировать это явное неравенство, предлагая с этой целью 
установить для орудий подвижной артиллерии предельный калибр в 105 миллиметров, 
или 4,2 дюйма. Существующие орудия калибром до 6 дюймов могли быть сохранены, 
но при замене старых орудий новыми допускался калибр не свыше 4,2 дюйма. 
Собственно британские интересы, отличные от интересов Франции, ограждались 
сохранением до 1935 года ограничений военноморских вооружений Германии, 
установленных мирным договором, по истечении же этого срока предлагалось 
созвать новую морскую конференцию. Германии запрещалось иметь военную авиацию 
на период действия соглашения, но три союзные державы должны были сократить 
свои собственные военновоздушные силы до 500 самолетов каждая.
      Я с величайшим возмущением наблюдал за этой атакой на французские 
вооруженные силы и за попытками установить равенство между Германией и Францией.

      Однако французы имели мужество настоять на том, чтобы уничтожение их 
тяжелого вооружения было отсрочено на четыре года. Английское правительство 
приняло эту поправку с условием, что согласие Франции на уничтожение ее 
артиллерии будет зафиксировано в специальном документе, который должен быть 
подписан немедленно. Франция подчинилась этому требованию, и 12 октября 1933 
года сэр Джон Саймон, посетовав на то, что Германия изменила за последние 
недели свою позицию, представил проект этих предложений на рассмотрение 
Конференции по разоружению.
      Результат был совершенно неожиданным. Гитлер, ныне канцлер и хозяин всей 
Германии, со дня своего прихода к власти отдал приказ решительно развертывать 
по всей стране подготовку к войне как в учебных лагерях, так и на предприятиях 
и теперь ощущал свою силу. Он не потрудился даже принять те донкихотские 
предложения, которые ему навязывали. С презрительным жестом он приказал 
германским представительствам покинуть и Конференцию по разоружению, и Лигу 
Наций. Такова была судьба «плана Макдональда».
      Читатель, надеюсь, простит, если я позволю себе личное отступление менее 
серьезного характера.
      Летом 1932 года в связи с работой над моей книгой «Жизнь Мальборо» я 
посетил его старые поля сражений в Нидерландах и Германии. Наша семейная 
экспедиция совершила приятную поездку по маршруту знаменитого похода Голландия 
– Дунай, проделанного Мальборо в 1705 году. Мы переправились через Рейн у 
Кобленца. Пока мы продвигались по этим красивым местам от одного знаменитого 
древнего города к другому, я, естественно, расспрашивал о гитлеровском движении 
и убедился, что это – главный предмет размышлений каждого немца. Я, так сказать,
 ощутил атмосферу гитлеризма. Проведя день на поле битвы в Бленхейме, я 
отправился в Мюнхен и прожил там несколько дней.
      В отеле «Регина» один джентльмен представился комуто из моих спутников. 
Фамилия его была Ганфштенгль. Он много говорил о фюрере, с которым, повидимому,
 был весьма близок. Так как он показался мне веселым и разговорчивым человеком 
и к тому же прекрасно говорил поанглийски, я пригласил его к обеду. Он 
чрезвычайно интересно рассказывал о деятельности Гитлера и о его взглядах. 
Чувствовалось, что он совсем им очарован. По всей вероятности, ему было 
поручено войти в контакт со мной, и он явно старался произвести приятное 
впечатление. После обеда он сел за рояль и так хорошо исполнил множество пьес и 
песен, что мы получили огромное удовольствие. Он, казалось, знал все мои 
любимые английские песни. Он прекрасно умел развлечь общество. Как оказалось, в 
то время он был любимцем фюрера. Он сказал, что мне следовало бы встретиться с 
Гитлером и что устроить это нет ничего легче. Гитлер ежедневно приходит в этот 
отель около 5 часов дня и будет очень рад увидеться со мной.
      В то время у меня не было какоголибо национального предубеждения против 
Гитлера. Я мало знал о его доктрине и о его прошлом и совсем ничего не знал о 
его личных качествах. Я восхищаюсь людьми, которые встают на защиту своей 
потерпевшей поражение родины, даже если сам нахожусь на другой стороне. Он имел 
полное право быть германским патриотом, если он желал этого. Я всегда хотел, 
чтобы Англия, Германия и Франция были друзьями. Однако в разговоре с 
Ганфштенглем и между прочим спросил:
      «Почему ваш вождь так жестоко ненавидит евреев? Я могу понять ожесточение 
против евреев, которые в чемнибудь провинились или выступают против своей 
страны, мне понятно также, когда противодействуют их попыткам захватить 
господствующее положение в какой бы то ни было области. Но как можно быть 
против человека только потому, что он от рождения принадлежит к той или другой 
нации? Разве человек властен над своим рождением?»
      Повидимому, он все это пересказал Гитлеру, так как уже на следующий день,
 около полудня, явился с весьма серьезным видом и сообщил, что мое свидание с 
Гитлером, о котором он со мной договорился, не состоится, так как в этот день 
фюрер в отель не придет. Больше мне не пришлось видеться с Путци (это было его 
ласкательное имя), несмотря на то, что мы прожили в этом отеле еще несколько 
дней. Так Гитлер упустил единственный представлявшийся ему случай встретиться 
со мной. Впоследствии, когда он был уже на вершине своего могущества, мне 
довелось получить от него несколько приглашений. Однако к тому времени многое 
изменилось, и я уклонился от них.
      Пока в Европе совершались эти угрожающие изменения в соотношении военной 
мощи победителей и побежденных, на Дальнем Востоке также выявилось полнейшее 
от