расплывчатым. Тем более что, пользуясь этой неопределенностью, можно покончить 
на Востоке с остатками французской конкуренции. 

Советская Россия наблюдала, рассчитывала и остерегалась. Конечно, все склоняло 
Кремль к желанию возродить Францию, способную помочь ему сдержать германскую 
стихию и остаться независимым от Соединенных Штатов. Но торопиться не к чему. 
Сейчас надо победить, добиться, чтобы открылся второй фронт - от Ла-Манша до 
Адриатики, - и не занимать политическую позицию, слишком отличную от позиции 
англосаксов. К тому же, если Франция генерала де Голля примет непосредственное 
участие в урегулировании европейских дел, согласится ли она, чтобы исчезла 
независимость Польши, Венгрии, балканских государств и - как знать, - может 
быть, и независимость Австрии и Чехословакии? И, наконец, какою будет Франция 
завтра? От ее внутреннего положения, будет в значительной мере зависеть ее 
внешняя политика - в частности, в отношении Советов. Кто поручится, что 
политика эта не будет враждебной - под воздействием тех самых элементов, 
которые создали Виши? И наоборот, разве невозможно такое положение, что в 
Париже придут к власти коммунисты? И в том и в другом случае лучше будет не 
делать сейчас больших авансов алжирскому правительству. Короче говоря, 
высказывая нам любезность и сочувствие, Россия, по сути дела, считала, что надо 
подождать и посмотреть. 

В общем, если дипломаты Вашингтона, Лондона и Москвы таили про себя далеко не 
одинаковые задние мысли, они были согласны в том, что за нами надо числить наше 
прежнее место в кругу держав, но не спешить с его возвращением. В отношении де 
Голля следует учесть, что он стал руководителем и символом возрождения Франции. 
Однако надо немножко сократить его размах - это весьма существенно. Уже тот 
факт, что де Голль пошел по пути объединения французского народа, который был 
так расколот, что ему удалось создать прочную и сплоченную власть, казался 
иностранным экспертам ненормальным и даже скандальным. Пусть под его 
воздействием Франция выберется из бездны. Но зачем же ей взбираться к вершинам? 


Итак, официально с де Голлем обращались уважительно, но без особой готовности 
помочь ему. Зато неофициально поощряли все, что говорилось, писалось, 
замышлялось против намерений де Голля. А позднее стали делать все, чтобы 
Франция повела прежнюю свою, привычную для всех политику, легко поддающуюся 
давлениям извне. 

Надо, однако, сказать, что продолжавшаяся неопределенность в дипломатическом 
положении алжирского правительства мало меня беспокоила. Я чувствовал, что 
самое главное уже сделано и что, если мы и дальше будем так же упорны, как 
прежде, формальное признание, которого нам еще надо добиться, рано или поздно 
придет, так сказать, само собой. Да и совсем не подобает, чтобы наше положение 
сейчас и в дальнейшем зависело от чужой воли. Мы уже и теперь достаточно 
утвердились, чтобы заставить себя слушать, когда это нам понадобится. 
Будущность Франции в ее собственных руках, а не в руках союзников. Как только 
рейх будет разгромлен, крупнейшие государства займутся преодолением трудностей, 
которые встанут перед нами, и ничто не помешает Франции играть ту роль, какую 
она захочет - лишь бы она захотела. Я был в этом так уверен, что равнодушно 
смотрел на хмурые мины союзников. Я не скрывал, что, с точки зрения общего 
нашего дела, сожалею о некоторой сдержанности в их сотрудничестве с нами, но 
никогда не вставал в позу просителя. 

Конечно, гораздо меньше спокойствия проявляли мои сотрудники: в Алжире - 
Массигли, который постоянно находился в контакте с дипломатическим корпусом и 
по роду своей профессии страдал из-за недостаточной определенности нашего 
внешнего положения; в Лондоне - Вьено, который всю жизнь был проповедником 
франко-английского союза, а теперь печалился, видя уклончивость Англии; в 
Вашингтоне - Моннэ, которому никак не удавалось завершить переговоры "о помощи 
и восстановлении", поскольку вопрос о франко-американских отношениях повис в 
воздухе; или Оппено, который и умом и сердцем болезненно воспринимал 
отрицательное отношение к нам Соединенных Штатов; в Москве - Гарро, который 
сравнивал благоприятные для Франции заявления народных комиссаров с их 
осторожными действиями. Я позволял им при случае проявлять свое раздражение. Я 
сочувствовал нетерпению, которое испытывали наши делегаты при других союзниках: 
Дежан - делегат при правительствах, нашедших убежище в Англии; Баэлен, 
осуществлявший отношения с правительствами Греции и Югославии в Каире; Куаффар 
- посланник в Чунцине; Бонно - наш представитель в Оттаве; Пешков, а затем 
Гранден де л'Эпервье - представители в Претории; Кларак и сменивший его Монмайу 
- в Канберре; Гарро-Домбаль, Леду, Ленсиаль, Арвенга, Ро, Кастеран, Лешне 
находившиеся в Латинской Америке; Груссе - в Гаване; Милон де Пейон - в 
Порт-о-Пренсе. Я понимал, каким тяжелым было положение наших делегатов в 
нейтральных странах: Трюэля - в Испании; дю Шейла - в Португалии; Сент-Ардуэна 
- в Турции; Бенуа - в Египте; де Во-Сан-Сира - в Швеции; Лёсса - в Швейцарии; 
Лафоркада - в Ирландии. Однако сам я сознательно занимал позицию главы 
государства, который готов договориться с другими, если они предложат ему это, 
но который ничего не хочет просить сегодня, ибо уверен, что завтра он все 
получит без всяких просьб. 

Вот каковы были условия игры. Они хорошо видны в итальянском вопросе: в