крайней мере на это надеялись), и разве тогда де Голль и его соратники посмеют 
дать ему отвод? А будучи признан президентом, Лебрен получит право назначать 
министров, подписывать законы и декреты. Какое утешение после тех неприятностей,
 какие доставлял Белому дому и Даунинг-стрит генерал де Голль со всей 
непреклонностью своего первенства! Мне сообщили, что в последние дни августа 
американские и английские заговорщики решили, что для них наступает 
благоприятный случай. 

Как раз в это время Бадольо, находясь в отчаянном положении, установил тайную 
связь с англосаксами, желая начать переговоры о капитуляции Италии. Переговоры 
велись в Лиссабоне, в глубочайшей тайне. Победители имели там полную 
возможность официально давать побежденным то или иное поручение, а те могли эти 
поручения выполнить. А ведь Визиль, где поселился Лебрен, находился в 
итальянской зоне оккупации. Однажды вечером к президенту явились итальянские 
офицеры, прибывшие из Рима. Ссылаясь на то, что по ходу военных действий район 
Визиля вскоре окажется в угрожаемом положении и что опасность грозит и самому 
Альберту Лебрену, они от имени своего правительства предложили экс-президенту 
переправить его в Италию, где его ждет безопасность и приличная резиденция. Ему 
давали все необходимые гарантии и надежный эскорт. Известно, что в то самое 
время, как происходила эта встреча, союзное командование, по согласованию с 
Бадольо, подготовляло операцию, которая при объявлении перемирия с Италией 
должна была привести англосаксов в Неаполь, а если возможно, то и в Рим, и, во 
всяком случае, собрать в том или ином месте короля Виктора-Эммануила{78}, его 
министров и других видных сановников. По замыслам лиц, державших в своих руках 
все нити заговора, как только Лебрен оказался бы в Италии, его могли 
переправить в любое желательное для них место. Но, как мне говорили, президент 
категорически отказался от сделанных ему предложений. Возможно, что он не 
угадал истинной цели, а скорее всего угадал, но не захотел содействовать таким 
планам. Он ответил итальянцам: "Ваша страна находится в состоянии войны с моей 
страной. Для меня вы враги. Вы можете увезти меня силой. Но по своей воле я за 
вами не последую". Посланцы ретировались. А немного времени спустя Гитлер, 
обеспокоенный и крайне раздосадованный "французскими историями", приказал 
гестапо арестовать президента Лебрена. Его увезли в Германию, и ему пришлось 
пробыть там целый год. 

Должен сказать, что эти "комбинации", изобретаемые для того, чтобы избежать 
неизбежного, производили на меня впечатление какой-то игры китайских теней. 
Ведь эти интриги плелись в обстановке страшной действительности военных лет! Я 
просто диву давался, какой живучестью обладает интриганство. Оно меня мало 
беспокоило. Куда больше я думал о судьбе Сопротивления во Франции. Как раз в 
тот период погибли руководители движения, а тогда пошатнулась и его структура, 
нарушилась его ориентация. 

Девятого июня, через несколько дней после моего прибытия в Алжир, был арестован 
в Париже генерал Делестрэн - выбыл из строя командующий тайной армией; это 
могло повлечь за собой дезорганизацию военизированных групп - и как раз в тот 
момент, когда Делестрэн уже начал их объединять. Поэтому Жан Мулэн счел своим 
долгом созвать представителей различных групп, для того чтобы урегулировать с 
ними насущные вопросы. Делегатов созвали на двадцать первое июня. Но в этот 
самый день Жан Мулэн и все окружавшие его попали в лапы гестаповцев, 
производивших облаву и странным образом осведомленных о времени и месте 
собрания и лицах, которых можно было там захватить. Несколько недель спустя 
Мулэн умер под пытками. 

Гибель Жана Мулэна имела тяжелые последствия. Он был воплощением того дела, 
которому служил, такие люди незаменимы. Уже одно то, что его больше не было в 
живых, вызвало глубокое расстройство в работе ряда служб - связи, транспорта, 
информации и других, которыми он руководил лично. А ведь именно эти службы 
обеспечивали целостность движения. Но главное - гибель его главы должна была 
иметь политические последствия и породить значительные трудности для 
Сопротивления. 

Нельзя сказать, что это событие повлияло на настроение бойцов. В большинстве 
своем они не знали, какие именно организации занимаются подготовкой их действий 
в целом, да и имена людей, входивших в эти организации, чаще всего оставались 
для них неизвестными. Морально участники борьбы связывали себя с де Голлем, а 
практически в условиях жизни в маки осуществление саботажа, диверсий, 
переправка оружия, передача сведений и вообще все выступления проходили в 
небольших масштабах, и бойцы подчинялись в этих операциях только начальникам 
своих отрядов. Но в отношении планов действий местных комитетов освобождения, 
пропаганды и лозунгов дело обстояло сложнее. В разгар битвы политические 
элементы согласились отвлечься от своего честолюбия, но не собирались 
отказаться от него совсем. Близился уже конец испытанию, и они предвидели 
возможность встать у власти. Мулэн, мой представитель, непосредственно 
опиравший на меня, по своим высоким личным качествам мог бы объединять и 
сдерживать политиков. С его смертью некоторые из них проявили склонность 
проводить свою собственную линию. Это, прежде всего, заметно было у коммунистов.
 Они стремились достигнуть фактического преобладания, а кроме того, придать ему 
характер высшего органа, теоретически связанного с моим правительством, но 
имеющего право действовать самостоятельно, на свой страх и риск. Тогда им было