всеми средствами, имеющимися в ее распоряжении, пока враг не будет окончательно 
повержен; приветствуя от имени Франции ее великих союзников, я заверил их в ее 
верности и правильном понимании их интересов при условии, что оно будет 
взаимным. После этого я заявил, что если до окончания войны я принимаю 
содействие всех, то заранее отвергаю всяческие последующие притязания, что 
когда дело, которое предпринял ради освобождения и победы, окончится 
освобождением и победой, де Голль сам не будет выставлять своей кандидатуры. 

"Франции, - воскликнул я, - нашей матери Франции мы скажем лишь одно: 
единственное, что важно для нас, - это служить ей. Нам предстоит освободить ее, 
разгромить врага, наказать изменников, сохранить друзей, сорвать повязку с ее 
уст и сковывающие ее кандалы, чтобы она могла возвысить свой голос и продолжать 
путь, указанный ей судьбою. И просить у нее нам нечего, разве только, чтобы в 
день освобождения она снисходительно раскрыла нам свои материнские объятия, 
чтобы мы могли поплакать в них от счастья и, когда придет наш смертный час, 
чтобы она мирно упокоила нас в своей доброй и святой земле". 

14 июля Алжир, столица империи и Сражающейся Франции, продемонстрировала 
картину возрождения государства и вновь обретенного национального единения. 
Традиционный военный парад был как бы актом возрождения. Приветствуя 
проходившие войска, я видел, как подымается ко мне, словно огненный столп, их 
страстное желание принять участие в предстоящих битвах. Над войсками и народом 
веяло дуновение радостного доверия - свидетельство согласия душ, потрясенных 
былыми разочарованиями, раздавленных вчерашними бедами, но в которых сегодня 
возрождалась надежда... Такое же впечатление производили бесчисленные толпы на 
Форуме, к которым я обратился вслед за тем с речью. 

"Итак, - заявил я, - после трех лет неслыханных испытаний французский народ 
вновь выходит на арену. Выходит всей массой, ликующей под полотнищем своего 
знамени. Но на этот раз он выходит единым. И единство, которое с таким блеском 
демонстрирует сегодня столица империи, завтра будет продемонстрировано всеми 
нашими городами и селениями, как только будут они вырваны из рук врага и его 
прислужников". Отправляясь от этой констатации, я подчеркнул для представителей 
союзников, которые, как я знал, все превратились в слух, нелепость планов, 
имевших целью использовать военные усилия французов без учета интересов Франции.
 "Возможно, кто-нибудь и считает, - сказал я, -что можно рассматривать действия 
наших армий независимо от чувств и воли рожденных в самых глубинах нашего 
народа. Они воображали, что наши солдаты, наши моряки, наши летчики, в отличие 
от всех солдат, моряков и летчиков мира, пошли бы в бой, не интересуясь 
причинами, ради которых они должны быть готовы пожертвовать своей жизнью. 
Короче, эти "теоретики", считающие себя реалистами, способны считать, что для 
французов, и только для французов, военные усилия нации могут существовать вне 
национальной политики и национальной морали. Мы заявляем этим реалистам, что 
они не знают реальности. Массы французских граждан, которые так или иначе 
участвуют в войнах на протяжении последних четырех лет или последних восьми 
месяцев, делают это по призыву Франции, ради достижения целей Франции, в 
согласии с тем, чего хочет Франция. Всякая система, которая строилась бы на 
иных основах, выродилась бы в авантюру или проявила бы свою полную 
беспомощность. Но Франция, та Франция, которая сейчас поставила на карту свою 
жизнь, свое величие, свою независимость, не примирится в таком серьезном деле 
ни с авантюрой, ни с беспомощностью". 

Нации, которая завтра будет победившей нацией, необходима после освобождения 
цель, могущая воодушевлять и поддерживать ее в ее усилиях. Поэтому-то, 
восславив действия и жертвы во имя сопротивления, я напомнил о пламени 
возрождения, вдохновившего борцов. "Франция - не спящая принцесса, которую 
осторожно разбудит некий гений освобождения; Франция - это истерзанная узница, 
которая под ударами своих палачей, в своем узилище поняла причины своих бед и в 
полной мере оценила гнусность своих тиранов... Франция уже избрала себе новый 
путь!" Я указал, каких целей намерено после победы добиваться Сопротивление как 
внутри, так и вне страны. Я закончил свою речь, воззвав к народной гордости: 
"Французы! О, французы! Вот уже пятнадцать веков наша родина существует в своих 
скорбях и в своей славе. Наши испытания еще не пришли к концу, но уже 
определяется исход самой тяжелой драмы в нашей истории. Выше головы! По-братски 
сплотимся друг с другом и пойдем все вместе, борясь и побеждая, - к нашим новым 
судьбам!" 

Буря чувств, какой толпы собравшихся отвечали на мои слова, наглядно 
свидетельствовала об окончательном крушении всяческих интриг, которые в течение 
долгого времени кое-кто плел против меня. Было совершенно очевидно, что 
искусственные системы, последовательно возникавшие в Алжире, чтобы скрыть 
ошибки и угодить иностранцам, рушились бесповоротно и что, если еще и 
предстояло выполнить кое-какие формальности, партия де Голля все равно выиграна.
 Тут же на трибуне взволнованный Мэрфи принес мне свои поздравления: "Какая 
огромная толпа!" - сказал он. "Это те самые десять процентов "голлистов" по 
вашему алжирскому счету", - ответил я. 

Марокко в свою очередь развернуло перед нами такое же зрелище. 6 августа я 
прибыл в Рабат. Уже давно те, кто не скрывали своих симпатий к "Свободной 
Франции", были здесь жестоко наказаны или подвергались травле, но еще больше