Повив и в комирочку...

Ивашко Довгун в это время был занят своими делами. Он устраивал Катрю с Олешкой 
в их новом помещении и целыми днями пропадал на острове.

- Кажись, совсем свихнулся хлопец, - махнул на него рукой Богдан.

Как-то вечером Ивашко вернулся домой сильно возбужденный и на вопрос 
Хмельницкого отрывисто проговорил:

- С Никитой Кустарем поссорился!

- С каким Никитой? - переспросил Богдан.

- Да тоже с запорожцем, мы с ним давно не в ладах. Еще мальчишками дрались, 
когда верхние курени выходили на нижние. Он мне всюду и во всем старается шкоду 
учинить: то потраву устроит, то землю оттянет; все я ему прощал, а уж на этот 
раз не спущу, хотя бы до самого кошевого дойти пришлось, уж быть Никитке битым.

- Что же он тебе сделал? - спросил Богдан.

- То и сделал, что вздумал своих волов на моем лугу пасти, да еще там, где 
Катря, на островке. Прочуял он, видно, что я часто на тот островок езжу; 
который день за мной, как кошка за мышью, крадется. Сегодня утром подъезжаю к 
острову, а он уж тут как тут со своими волами. Я его гнать, не идет... Что тут 
делать? По счастью Олешка, видно, подслушала наш разговор, - ни она, ни Катря 
не показались. Постоял, постоял я... и уехал с острова. Нарочно пальцем не 
тронул, буду на него суду жаловаться, на счет потравы у нас строго... Пусть его 
хоть раз проучат.

Хмельницкий попробовал было отговаривать Ивашка, но тот и слушать не хотел.

На другой день рано утром Довгун отправился в паланку, так назывался окружной 
суд, помещавшийся на границе самой Сечи и ведавший дела запорожцев, живших вне 
куреней. Этих паланок было несколько. Ивашко отправился в свою, к которой 
принадлежал его участок. Он изложил свое дело паланковому судье и дождался, 
пока послали за обидчиком. Никита Кустарь явился с калачем, также как и Ивашко. 
Скромно положил он его на стол перед судьей и остановился в почтительной позе. 
Это был ловкий, видный казак с рыжим чубом и длинными рыжими усами, с рысьими 
глазками и немного рябоватым лицом.

- Жалуется на тебя казака Ивашко Довгун, - начал судья, что ты на его лугу пас 
своих волов. Что ты на это скажешь?

- Доложу вам, пане добродзею, - отвечал Никита, что я точно пас своих волов на 
лугу на островке, а что этот луг Ивашкин, я не знал.

- Я ему говорил, пан судья, - вмешался Довгун, - что этот луг мой, а он 
все-таки остался пасти волов.

- Смею вам доложить, пане добродзею, - невозмутимо возразил Никита, что Ивашко 
приехал на остров, накричал что-то, накричал, а толком ничего не сказал.

Судья старался помирить их.

- Заплати ему за потраву! - уговаривал он Никиту.

- Смилуйтесь, пан судья, за что же я буду платить, когда я не знал, что луг 
чужой.

- Прости ему эту потраву! - обратился судья к Довгуну.

- Ну, уж нет, пан судья, я ему много прощал, а на этот раз надо его и поучить.

Судья развел руками.

- Если уж вы оба такие упрямые, то я для вас ничего сделать не могу. Идите в 
Сечь, там вас рассудят.

Оба казака сели на лошадей и поскакали в Сечь.

- В чей же курень мы сперва пойдем? - спросил Никита, когда они запаслись 
хлебом-солью и въехали в ворота крепости.

- Пойдем, брат, в мой курень! - отвечал Довгун.

- Ну, хорошо, пойдем, пожалуй, и в твой, - согласился Никита.

- Здорово, батько! - сказали казаки атаману, входя в курень.