втихомолку готовили оружие: кто точил старую заржавелую саблю, уцелевшую от 
казацкого житья, кто доставал, Бог весть, откуда, самопал и прятал в укромном 
месте, а кто довольствовался только косой или топором, оттачивая их поострее. 
Женщины плакали, старались припрятать подальше домашний скарб, зарывали в лесах,
 что получше, уводили и скрывали домашний скот, уверяя арендаторов, что он 
собою пропал. Всюду ходили темные слухи о том, что на Запорожье собирается 
войско, только оно пойдет не против татар, а против панов; что украинские 
казаки собираются тоже на войну, что и регистровые готовы тотчас же пристать к 
движению, как только объявится атаман казачий.

Богдану невольно приходило на мысль, что он самой судьбой предназначен 
руководить восстанием.

- Разорву с панами окончательно, - думал он, - что мне и король, препятствовать 
мне он не будет, а как подниму народ, как увидят во мне силу, сами паны будут 
со мной заискивать.

Он чувствовал ужу в себе эту силу и всюду, где только мог говорил о королевской 
грамоте, о том, что король не ладит с панами и разрешил казакам взяться за 
сабли. Но по временам его мучили сомненья и невольно приходили на память 
прежние вожди казаков, погибшие в борьбе с панством.

- Но те погибли оттого, что они рассчитывали только на народ, утешал он себя. - 
А я сумею повернуть и панов по-своему.

Богдан действовал чрезвычайно осторожно: он объявлял о своих намерениях только 
тем, кто казался вполне надежным; тем не менее у него набралось порядочно 
приверженцев и между духовенством, и среди крестьянства и в среде городовых 
казаков. Они же в свою очередь не сидели сложа руки, а деятельно подготовляли 
народ.

10. АРЕСТ

Эй казаки ви, дiти, друзi!

Прошу вас, добре дбайте,

От сна вставайте,

На славну Украiну прибувайте.

Хмельницкий вернулся в Чигирин только в конце лета. Ивашко ходил пасмурный, 
задумчивый. Как только он поправился и узнал об исчезновении Катри, он бросился 
всюду ее разыскивать, расспрашивал людей Чаплинского, покупал их, а все-таки не 
мог добиться толку.

Увез татарин, отпущенный паном на волю, увез вместе с мамкой; но куда, к кому, 
зачем? Никто не знал. И панна и мамка поехали недобровольно - их связали, как 
пленниц. Но были ли они пленницами или татарин исполнял только поручение пана, 
- это Довгуну не мог объяснить.

Даже к замыслам Хмельницкого Ивашко стал относиться равнодушнее, рассеянно 
слушал рассказы о сейме, о короле и встрепенулся только тогда, когда Богдан 
сообщил, что хочет собрать знатнейших казаков на раду.

- Слава Богу, - сказал повеселевший казак, - давно пора тебе, батько, начать 
дело! Уж потешимся же мы над панами, а первого вздернем этого пучеглазого сурка.


Хмельницкий распорядился, чтобы приглашения на раду были сделаны, по 
возможности, втайне. Этих приглашений было немного, Богдан еще не был уверен в 
успехе. Собралось человек тридцать, но зато все это были казаки испытанные и в 
бою, и в жизни. Тут был Богун, знаменитый казацкий сотник, красивый, молодой, 
отважный, с одинаковым хладнокровием способный зарезать человека или в 
бархатном дорогом кафтане залезть в бочку с дегтем; Ганжа, ловкий, расторопный, 
сметливый, юркий, одаренный неистощимым красноречием; Филон Джеджалык, 
перекрещенный татарин, первый в битвах, неустрашимый силач, готовый на всякое 
бесшабашное предприятие; Умный Микита Галаган, не задумывавшийся пожертвовать 
для родины и собой, и своим имуществом, Кривонос, Остап Павлюк, Роман Пешта и 
много других храбрых воинов, неутомимых мстителей за поругание родины. 
Собрались они в лесу, в глуши, где никто не мог их подслушать, и Богдан, стоя 
посреди этих мощных, закаленных в боях рыцарей, впервые ясно почувствовал свою 
силу. Угрюмые лица смотрели особенно серьезно, все ждали, что скажет 
Хмельницкий; их интересовало не только его личное дело, но и их собственное, 
судьба тех привилегий, которые защищал на сейме король.

- Други и братия! - начал Хмельницкий. - Нет больше правды у панов, ничего я на 
сейме не добился, даже дело мое должным образом не рассматривали; а ваша 
просьба о правах совсем не прошла, несмотря на то, что король защищал ее. Сам 
король возмущен панским своеволием, он предоставляет нам самим расправиться с