Император Вильгельм в знак своей "традиционной дружбы" командировал к нам 
специального офицера с приказом состоять при Выборгском пехотном полке, в 
котором числился почетным шефом{6}. Штаб корпуса, в состав которого входил 
Выборгский полк, предпочел держать майора, на всякий случай, при себе. Но 
немецкий генштабист воспользовался этим с целью ознакомиться с работой самого 
штаба. Для этого он повадился опаздывать к обеду, заходил по дороге в штабную 
фанзу и посвящал несколько минут перлюстрации штабных бумаг. Наши штабные 
офицеры, заметив это, продырявили однажды в задней стене фанзы дырочки и 
оставили на столе написанную крупным почерком по-русски записку: "Такой, значит,
 и сякой! Имей в виду, что в эту минуту смотрит на тебя десяток русских глаз". 
Вечером злосчастный майор примчался на двуколке к нам, в штаб армии, где 
получил свой приговор от Лауэнштейна. Никто его больше не видел. 

Подобным офицерам следовало бы взять несколько уроков в манере себя держать у 
их союзников - австрийцев, издавна славившихся тонким военным воспитанием и 
корректностью. 

В Ляояне австро-венгерская армия была представлена двумя стройными офицерами, 
затянутыми в зеленые старомодные мундиры. 

И без того рослые, они казались великанами из-за своих высоких киверов. Старший,
 полковник Чичерич де Бачан, венгр по национальности, считался одним из 
выдающихся офицеров генерального штаба своей армии и впоследствии, в мировую 
войну, занимал ответственный пост. Он говорил исключительно хорошо по-русски, 
изучив наши нравы, язык и обычаи в доме какой-то купчихи в Казани. В этот город 
с разрешения русского правительства направлялись иностранные офицеры, 
командированные на два-три года для усовершенствования в русском языке. Они, 
конечно, времени не теряли и знали Россию не по книгам, не из окон посольских 
дворцов, а такой, какой она была в действительности. 

В память о своем пребывании в Казани Чичерич всегда пил чай, пользуясь 
подстаканником, подаренным ему купчихой. 

Помощником его состоял генерального штаба капитан граф Шептицкий, всю войну не 
покидавший передового отряда Ренненкампфа. 

С первых же дней центром общих сборов всей этой разношерстной публики явился 
вокзал. В вокзальном буфете пришлось организовать и питание. Ляоянский буфет 
похож на все русские вокзальные буфеты: был он достаточно грязен, и в середине 
зала возвышалась стойка с водкой и закусками, у которой с самого утра и до 
позднего вечера толпились офицеры всех чинов и чиновники всех рангов. Пахло 
спиртом и щами, все было окутано серым туманом табачного дыма. Стоял гомон 
трезвых и пьяных голосов, вечно споривших и что-то старавшихся друг другу 
доказать. Вот сюда-то четыре раза в день приходилось мне водить своих 
"питомцев" и, садясь спиной к водочной стойке, как бы заслонять от военных 
агентов неприглядную картину нашего пьяного тыла. 

Неприятно было также видеть, с каким бестактным любопытством наши офицеры 
рассматривали иностранцев. 

По окончании каждого незатейливого обеда надо было под тем или иным предлогом 
удалить иностранцев с вокзала, попросту, чтобы не дать им войти в 
непосредственное общение с моими словоохотливыми соотечественниками. Вокзал с 
первых же дней войны стал центром, куда стекались новости не только от 
прибывающих из России, но и самые свежие и достоверные вести с фронта. Главными 
поставщиками их в начале войны являлись офицеры военной охраны 
Китайско-Восточной железной дороги. Среди них встречалось много забубенных 
головушек, нашедших в высоких окладах, которые установил Витте для этих войск, 
главный стимул своего военного рвения. Вокзал представлял для некоторых из них 
прекрасную аудиторию. Здесь ловилось каждое их слово, и можно было сойти если 
не за героя, то, во всяком случае, за видавшего виды матерого маньчжурского 
волка. 

Вскоре среди этой праздной толпы стали появляться и более опасные элементы в 
виде военных корреспондентов. Им-то уже никто не мог запретить заносить в свои 
блокноты вокзальные новости. К тому же это, по преимуществу, были иностранцы. Я 
вздохнул спокойнее, когда получил наконец в свое распоряжение вагон-ресторан. 

Первый завтрак за маленькими столиками вызвал непредвиденное затруднение. Я 
предполагал ежедневно менять свое место за обедом, с тем чтобы поочередно 
оказывать любезность всем иностранным представителям, невзирая на их чины. Но в 
дипломатическом мире местничество сохранялось в полной силе. Когда я в первый 
раз вошел в вагон, военные атташе еще только размещались, но мое место было ими 
уже наперед точно определено: а именно - рядом с дуайеном - генералом 
Джеральдом, за столиком которого уже выбрали себе места старшие представители 
германской и австрийской армии - Лауэнштейн и Чичерич. Рассевшиеся за соседним 
столиком, отдельно от других, три наших союзника - француза - тоже оставили для 
меня четвертое место, но немец и австриец, используя старшинство Джеральда,