камер-пажи, я вновь стоял теперь первым с правого фланга в белом колете своего 
полка. Но то ли три года, проведенные вне дворцовой жизни, то ли окружающая 
меня среда армейского офицерства, для которого царь был чужим и далеким 
человеком, подействовали на мое сознание,- во всяком случае, былого трепета и 
благоговения я уже не испытывал. 

При обходе царь особенно интересовался теми, кто долго прослужил в строю, и 
своими вопросами как бы подчеркивал исключительное предпочтение к строевой 
службе по сравнению со штабной. В противоположность Вильгельму, приближавшему к 
себе офицеров генерального штаба, Николай II составил свою свиту главным 
образом из адъютантов гвардейских полков. 

Вечером в тот же день чествовали меня лейб-гусары, где служили мой зять и 
младший брат. Сперва обычный скромный обед в громадном и мало уютном белом зале 
собрания, построенном Николаем II, который командовал эскадроном этого полка в 
бытность свою наследником. Сюда, как и в другие собрания Царского Села, любил 
он ездить в последние годы царствования, вероятно, чтобы забыться от своих 
семейных дрязг и, может быть, для того, чтобы в верноподданности гвардейских 
офицеров ощутить опору против грозы надвигавшейся и неизбежной революции. Царь 
садился на председательское место, и, не обмолвясь ни с кем словом, тихо пил, 
стопку за стопкой, шампанское, и слушал до утра по очереди то трубачей, то 
песенников. На рассвете так же безмолвно он возвращался во дворец. Занимать его 
разговором было сущей пыткой, но находились люди, которые умудрялись 
понравиться царю на подобных обедах и даже сделать на этом карьеру. Одним из 
таких был известный Янушкевич, получивший неожиданно для всех пост начальника 
генерального штаба. 

Но все это было уже гораздо позже. В тот вечер, когда в гусарском собрании 
сидела наша маленькая компания, о революции здесь никто еще не помышлял, а 
война представлялась как совершенно независимое от нашей воли явление природы, 
вроде налетевшей среди бела дня грозы. 

После обеда, когда совсем стемнело, на большом полковом плацу запылал костер, 
осветивший смуглые бородатые лица песенников лейб-эскадрона, белые ментики и 
красные фуражки. Варилась жженка, и все хором пели песни героя Отечественной 
войны, гусара и партизана Дениса Давыдова: 

Где друзья минувших лет, 

Где гусары коренные? 

Председатели бесед, 

Собутыльники седые? 

Деды, помню вас и я, 

Испивающих ковшами 

И сидящих вкруг огня 

С красно-сизыми носами... 

...Но едва проглянет день, 

Каждый по полю порхает. 

Кивер зверски набекрень, 

Ментик с вихрями играет. 

Конь кипит под ездоком. 

Сабля свищет, враг валится... 

Бой умолк, и вечерком 

Снова ковшик шевелится. 

А теперь? Что вижу? Страх! 

И гусары в модном свете 

В вицмундирах, в башмаках 

Вальсируют на паркете! 

Говорят, умней они... 

Но что слышу от любого?