У меня же, на одном из дежурств по полку, произошло следующее: под вечер, когда 
все офицеры уже разъехались, ко мне прибежал дежурный унтер-офицер по 
нестроевой команде и с волнением в голосе доложил, что "Александр Иванович 
померли". 

Александром Ивановичем все, от рядового до командира полка, величали старого 
бородатого фельдфебеля, что стоял часами рядом с дневальным у ворот, исправно 
отдавая честь всем проходящим. 

Откуда же пришел к нам Александр Иванович? Оказалось, что еще до того, как мой 
отец командовал полком, то есть в начале 70-х годов, печи в полку неимоверно 
дымили и никто не мог с ними справиться; как-то военный округ прислал в полк 
печника-специалиста из еврейских кантонистов, Ошанского. При нем печи горели 
исправно, а без него дымили. Все твердо это знали и, в обход всех правил и 
законов, задерживали Ошанского в полку, давая ему мундир, звания, медали и 
отличия за сверхсрочную "беспорочную службу". 

И вот его не стало, унтер-офицер привел меня в один из жилых корпусов, еще 
елизаветинской постройки, где в светлом подвальном помещении под сводами 
оказалась квартира Александра Ивановича. 

Он лежал в полковом мундире на составленных посреди комнаты столах. Его сыновья,
 служившие уже на сверхсрочной службе, один - трубачом, другой писарем, третий 
- портным, горько плакали. 

Я никак не мог предполагать того, что произошло в ближайшие часы. К полковым 
воротам подъезжали роскошные сани и кареты, из которых выходили нарядные 
элегантные дамы в мехах и солидные господа в цилиндрах; все они пробирались к 
подвалу, где лежало тело Александра Ивановича. Оказалось - и это никому из нас 
не могло прийти в голову,- что фельдфебель Ошанский много лет стоял во главе 
петербургской еврейской общины. На следующее утро состоялся вынос тела, для 
чего мне было поручено организовать церемонию в большом полковом манеже. К 
полудню манеж принял необычайный вид. Кроме всего еврейского Петербурга сюда 
съехались не только все наличные офицеры полка, но и многие старые кавалергарды 
во главе со всеми бывшими командирами полка. В числе последних был и мой отец, 
состоявший тогда уже членом государственного совета. 

Воинский устав требовал, чтобы на похоронах всякого военнослужащего, независимо 
от чина и звания, военные присутствовали в полной парадной форме, и поэтому 
всем пришлось надеть белые колеты, ленты, ордена и каски с орлами. У гроба 
Александра Ивановича аристократический военный мир перемешался с еврейским 
торговым и финансовым, а гвардейские солдаты - со скромными 
ремесленниками-евреями. 

После речи раввина гроб старого кантониста подняли шесть бывших командиров 
полка, а на улице отдавал воинские почести почетный взвод под командой 
вахмистра - как равного по званию с покойным - при хоре полковых трубачей. 
Таков был торжественный финал старой истории о дымивших печах. 

По очереди со всеми другими частями столичного гарнизона мы дежурили в трех 
военных госпиталях - Николаевском, Клиническом и Семеновском. 

Каждый дежурный офицер получал двух-трех унтер-офицеров своей части, которые 
помогали ему следить за отношением госпитальной администрации к больным 
солдатам. Небольшие офицерские и женские палаты находились только при 
Клиническом госпитале, так как большинство среднего и высшего состава лечилось 
на квартирах. После каждой раздачи пищи мы с унтер-офицерами обходили палаты, 
спрашивая, все ли довольны. В ночное время наблюдали за работой санитарного 
персонала, выслушивая жалобы и заявления, которые записывали в книге. На 
рассвете принимали мясо и отбирали у повара ключи от котлов, в которых оно 
варилось. Самой тяжелой обязанностью было составление завещаний умирающим и 
актов о смерти. 

Гораздо реже доходила до полка очередь дежурства в окружном суде, куда 
высылался офицерский караул. На том заседании, на котором пришлось мне 
присутствовать, добрая половина дня была посвящена разбору дел о 
членовредительстве. Я не верил своим ушам, когда читали обвинительный акт: 
подсудимый, молодой крестьянин, узнав о своем призыве в армию, отрубил себе 
топором указательный палец на правой руке, чтобы не быть годным к военной 
службе. Несчастный, чахлый маленький человечек, охраняемый двумя громадными 
кавалергардами в касках, слушал все это с полным равнодушием. Так же 
бесстрастно отнесся он и к горячей речи молодого защитника, доказывавшего суду, 
что его клиент левша. В подтверждение этого он предлагал подсудимому продеть 
нитку в иголку, взять стакан с водой и тому подобное. 

Суд, состоявший из украшенных орденами гвардейских полковников, приговорил 
подсудимого к пяти годам арестантских рот. 

Тяжелое чувство вызвал во мне этот суд. Впервые я увидел с полной наглядностью, 
что для русского крестьянина наша армия была чем-то вроде каторги.