Вот более широкое шоссе времен Наполеона I; великий корсиканец за несколько лет 
своего владычества успел покрыть Францию целой сетью дорог, и установленная им 
строгая классификация сохранилась и до наших дней. Сдавая как-то экзамен на 
право управления автомобилем во Франции, я прежде всего должен был знать, кому 
следует давать преимущественное право на перекрестке. Едешь по узенькой 
шоссированной дорожке - это коммунальная, которую строят, и чинят, и содержат 
сами жители; выезжаешь на более широкую шоссейную - это департаментская, а уж 
когда попадешь на блистающую своим черным покровом широкую национальную, 
обсаженную в большинстве случаев деревьями, то тут уже получаешь преимущество 
над всеми встречными на перекрестках. Дороги - это первое, что привело меня в 
восторг во Франции, и сердце сжалось при мысли о нашем собственном бездорожье. 

Я застал штаб дивизии в небольшой деревушке, затерянной в Аргоннских 
возвышенностях. Чуть свет начальник дивизии, сухонький седой старичок, выехал 
на чистокровной светло-рыжей кобыле. И лошадь и всадник составляли вместе то 
необъяснимое элегантное целое, которое отличало французов от кавалеристов 
других наций. 

- Мы выезжаем на целый день. Запаслись ли вы завтраком? - спросил меня 
начальник штаба молодой подполковник в черном мундире с белым суконным 
воротником - отличием драгун от кирасир, носивших тот же мундир, но с красным 
воротником. Оказалось, что за завтраком, состоявшим из булки с куском ветчины, 
надо было поехать самому в соседний переулок и купить эту провизию у хозяйки 
гостиницы. Вестовых не было,- подав офицерам коней, они поскакали к своим 
эскадронам. Балованному русскому гвардейцу, гостю в союзной армии, такие 
порядки показались суровыми. Не так бывало у нас в Красном Селе. За начальником 
гвардейской кавалерийской дивизии, гусаром князем Васильчиковым, ездила крытая 
парная повозочка, и гостеприимный князь при каждом перерыве учения говорил, 
шепелявя, нам, своим ординарцам: 

- Гошпода, милошти прошим! 

На откинутой дверце повозки уже красовались бутылки мадеры и большие банки 
зернистой икры. Пока мы все закусывали, "противник", как нарочно, выскакивал из 
какого-то леса, заставал нас врасплох, и маневр приходилось начинать сызнова. 

Учение в Аргонне, как мне показалось, началось с азов: нацеливание друг на 
друга эскадронов. Этим мы занимались на эскадронных и полковых учениях, но 
французский генерал придавал большое значение отделке деталей боя мелких 
подразделений. Для меня эти первые конные атаки не по гладкому полю, как у нас, 
а по тяжелой, пересеченной местности открыли, как ни странно, глаза на всю 
военную историю Франции, на особые, характерные свойства французского бойца. 
Гусары и конноегеря в светло-голубых ментиках, на кровных разномастных 
арабчонках, вонзив громадные шпоры в бока лошадей, мчались со вскинутыми в 
воздух саблями на черные линии драгун, скакавших навстречу с желтыми 
бамбуковыми пиками наперевес. В эти мгновения они были действительно настолько 
возбуждены, что готовы были наброситься, как петухи, друг на друга, и офицерам 
приходилось задолго до столкновения останавливать их пыл, размахивая палашами. 
Так ходили в атаку кирасиры Латур-Мобура, гусары Мюрата и те французские 
кавалерийские полки Маргерита, что гибли под Седаном в последней бесплодной 
попытке разорвать огненное кольцо германской артиллерии. Стоя вдали от них и 
взирая на этот подвиг, престарелый император Вильгельм I прослезился и 
воскликнул: 

- Oh, les braves! (Вот храбрецы!) 

Учение постепенно развивалось, переходя от маневров эскадрона до полков и 
бригад, и вместо двух-трех часов, как бывало у нас, продолжалось чуть ли не 
целый день. В перерывах генерал, указав на ошибки, делал подчас смелые выводы, 
после чего, вынимая из кармана устав, неизменно добавлял: 

- Это, впрочем, вполне отвечает хотя и не букве, но духу параграфа такого-то! 

Я не заметил, как постепенно влюбился в этого маленького генерала. Он оказался 
врагом франкмасонов, что в ту пору представляло почти неблагонадежность. 
Позднее я узнал, что ему не дали командования и уволили от службы "по 
предельному возрасту". 

Тогда же, на маневрах, мне, постороннему зрителю, открылись причины, погубившие 
в самом начале, в первые же дни мировой войны, этот несравненный по кровности 
конский состав французской кавалерии: люди весь день с коней не слезали, и 
когда я, по русскому уставу, при всякой продолжительной остановке слезал и 
держал лошадь в поводу, то офицеры улыбались и объясняли, что французские 
лошади достаточно сильны, чтобы выдержать на спине даже такого кирасира, как я. 
Коней ни разу не поили, и даже при переходе через речки и ручьи никому в голову 
не приходило обойти мост вброд, чтобы попоить их. 

В 1914 году большая часть кавалерии генерала Сордэ погибла от жажды и 
переутомления коней. Другая часть оказалась со стертыми спинами из-за нелепой 
седловки. Вместо потника под седло подкладывалась синяя попона, сбивавшаяся при