- Граф Игнатьев, мне сейчас передают, что мортиры испорчены и стрелять более не 
могут. Если это так, возьмите роту из резерва и отправьте батарею в тыл,- 
приказал Штакельберг. 

Все объяснилось просто. Каучуковые компрессоры мортир замерзли, и от первого же 
выстрела колеса разлетелись в щепки. Нелегко было вытаскивать мортиры на руках: 
дотронуться голой рукой до их тяжелого тела было невозможно, а теплые перчатки 
у солдат были редкостью. 

"Будь проклят, кто послал нам эту рухлядь!" - было написано на лицах офицеров и 
солдат. 

Когда совсем стемнело и мы вошли в пустую, нетопленую фанзу, чтобы составить 
отчет о невеселом для нас дне, к Штакельбергу подбежал один из адъютантов с 
радостной вестью: 

- Победа! Сандепу взята! 

Весь день мы чувствовали себя оторванными не только от 2-й армии, но даже от 
соседнего с нами 8-го корпуса, и потому это первое полученное известие особенно 
всех порадовало. Стало даже как-то совестно, что, несмотря на тяжелые потери, 
мы за весь день сумели продвинуться всего на несколько сот шагов. 

Составив подробное донесение Куропаткину, я отправился разыскивать в темноте 
телеграфную роту, чтобы лично удостовериться в отправке своей телеграммы. 
Телеграфисты - народ развитой, приспосабливающийся к любой обстановке; фанзу 
свою они натопили и, как бы невзначай, приготовили мне даже большой сюрприз - 
стакан настоящего парного молока. Я всю жизнь его не любил, но, лишенный его в 
течение целого года и к тому же не евши уже два дня, я нашел в нем особую 
прелесть. Китайцы коров не держат, а саперы, получая на мясо монгольский скот 
словчились "сэкономить" целую корову. 

Совсем веселым вернулся я в нашу фанзу, но был сразу поражен угрюмым видом 
сидевших вокруг карты чинов штаба. 

Сандепу не была занята! 

Штурмовавшая ее 14-я дивизия, несмотря на то, что уже была измучена тяжелыми 
трехдневными переходами, вызванными бестолковой переброской ее с одного места 
на другое, пошла в атаку с развернутыми знаменами. В тумане полки потеряли 
направление и в конце концов, понеся тяжелые потери от пулеметного и ружейного 
огня, ворвались с наступлением ночи в какую-то соседнюю деревню, которую по 
ошибке приняли за Сандепу. Так как старшее начальство, по обыкновению, 
держалось далеко в тылу и разыскать его было трудно, ошибка своевременно не 
была исправлена. В конечном счете сам Куропаткин был введен в заблуждение и 
"утешил батюшку-царя" телеграммой об "одержанной победе". Конфуз получился 
большой. 

Гораздо хуже было то, что произошло на другой день. Гриппенберг, узнав о 
роковой ошибке, не нашел ничего лучшего, как назначить на следующий день 
"отдых", и нашему корпусу было предложено "расположиться на занятых позициях". 
Между тем одновременно с этим приказанием получено было донесение о том, что 
конница Мищенко, действовавшая на нашем правом фланге, одержала успех и с боем 
зашла японцам в тыл. Мищенко лично вел спешенных казаков в атаку, в которой и 
был ранен. 

Приказ Гриппенберга глубоко нас всех возмутил: неужели штаб 2-й армии не 
понимает, что каждая минута стояния на месте только ухудшает наше положение, 
давая возможность японцам поражать нас с трех сторон, отрезая наш корпус от 
остальной армии и от конницы! 

Когда рассвело и туман поднялся, на краю расстилавшейся перед нами равнины 
можно было рассмотреть отлогую песчаную гряду, подходившую почти к самой 
деревне Сумапу. Карта и тут подвела: штаб 2-й армии называл ее Большой 
Безымянной, не без иронии добавляя, что на карте главнокомандующего она 
называется Сумапу. 

Для нас название было, впрочем, безразлично, так как мы и без того твердо знали,
 откуда противник поливает нас свинцовым дождем. 

С тех пор как почетное звание "царицы полей сражений" перешло к пехоте, бой 
стал трудным и длинным. Дерзость, смелость и порыв оказались недостаточными. 
Эти качества пришлось дополнить бесконечной силой воли и настойчивостью. В этих 
доблестях целому ряду наших полков - 3, 4 и 34-му Восточно-Сибирским - отказать 
было нельзя, а имена их командиров - Земляницына и Мусхелова - знали все 
сибирские стрелки. Пришлось и мне не раз повидать их за этот памятный день 14 
января, пробираясь в передовые линии по каким-то заброшенным окопам и овражкам. 


"На людях смерть красна, а вот я иду один, даже без Павлюка, и никто не узнает,