грохот взрывов не давал возможности уснуть, и отсутствие ночного отдыха вскоре 
отчетливо отразилось на лицах работников штаба. Основными объектами налетов 
были наши корабли в гавани в четверти мили от нашего отеля. Падавшие на город 
бомбы вызывали некоторые человеческие жертвы, среди местных жителей началась 
паника. 

Противовоздушная оборона союзников только начинала развертываться; одно из 
наших судов, на котором везли основное техническое оборудование для управления 
истребителями противовоздушной обороны, было в пути потоплено немецкими 
подводными лодками. Однако к концу месяца мы частично выправили положение, и, 
после того как люфтваффе получили несколько ощутимых ударов, немецкие самолеты 
почти прекратили налеты на наши основные порты. Однажды ночью мы получили 
неоспоримое доказательство того, что экипажи вражеских бомбардировщиков стали 
побаиваться нашей противовоздушной обороны. Мы перехватили радиограмму от 
командира бомбардировочной эскадрильи, в которой тот сообщал на свою базу 
следующее: "Бомбы сброшены на Алжир, как было приказано". Но мы знали, что он 
сбросил их в море в тридцати милях от берега, потому что в это время наш 
истребитель завязал с ним бой. Такое свидетельство падения морального духа 
противника радовало наших людей и поднимало их настроение. 

После трех дней интенсивной работы в штабе я выехал на фронт на автомашине, 
взяв с собой генерала Кларка. Ввиду господства противника в воздухе езда на 
машинах в прифронтовой полосе была опасным делом. Наблюдатели внимательно 
следили за небом, и появление любого самолета было сигналом покинуть машину и 
укрыться. Иногда, разумеется, самолет оказывался своим, но никто не решался 
мчаться вперед, пока не убеждался, что это действительно свой самолет. Все мы 
стали настоящими специалистами по распознаванию воздушных целей. Водители машин,
 саперы, артиллеристы и пехотинцы все время должны были следить за воздухом. Их 
неприязнь к такому положению отражалась в постоянных сетованиях: "Где же наша 
проклятая авиация? Почему мы видим в небе только фрицев?" При господстве 
противника в воздухе наземные войска всегда готовы проклинать своих летчиков. 

Кларк и я застали Андерсона за Сук-Ахрасом, где все говорило о непрерывных и 
тяжелых боях. Почти в каждой беседе с встречавшимися на дороге солдатами я 
обнаруживал удивительные преувеличения: "Беджа разнесена в щепки 
бомбардировкой!", "Никто не сможет выжить на следующем участке дороги!", "Нашим 
войскам наверняка придется отступить!", "Люди не смогут выдержать в этих 
условиях!". И тем не менее в целом моральное состояние было хорошим. 
Преувеличения были не чем иным, как желанием отдельных людей рассказать другим 
о том, что они испытали на себе все ужасы и разрушения и выжили, но у них по 
было никаких помыслов уйти отсюда. 

Солдаты и командиры не имели боевого опыта, но по смелости, мужеству и 
стойкости войска генерала Андерсона не уступали самым закаленным в боях 
ветеранам. Условия были физически почти невыносимые. Непролазная грязь с каждым 
днем усиливалась, все боевые действия велись вдоль дорог, которые на больших 
участках практически оказались полностью разрушенными. Зимние холода уже 
опускались на Тунисское нагорье. Доставка на фронт продовольствия, боеприпасов 
и другого боевого снаряжения превратилась в задачу, посильную для Геркулеса. И 
несмотря на все эти трудности и слабые силы, генерал Андерсон, войска которого 
насчитывали всего около трех пехотных и одну танковую бригаду с устаревшей 
техникой, шел вперед, занял Сук-эль-Хемис, Беджу и вышел к району, откуда уже 
были видны окраины Туниса. 

После первого соприкосновения с противником бои с каждым днем принимали все 
более ожесточенный и упорный характер. Противник подбрасывал подкрепления более 
быстрыми темпами, чем мы. 

Еще в самом начале я решил идти на дополнительный риск ослабления наших тылов, 
чтобы усилить войска Андерсона. Нехватка транспортных средств не позволяла 
сразу подвезти к фронту сильные подкрепления, и мы были вынуждены вводить их в 
бой мелкими частями, а опасность такого метода использования подкреплений 
очевидна даже самому неопытному новобранцу. Не было недостатка и в советчиках, 
предостерегавших меня относительно общественной реакции на "растранжиривание" 
американской армии. Меня часто спрашивали: "Как Першинг создал себе репутацию в 
Первую мировую войну?" Однако такие советчики забывали знаменитое заявление 
Першинга, сделанное им в марте 1918 года, когда для союзников сложилось 
критическое положение: "Каждый солдат, каждое орудие все, чем мы располагаем, в 
вашем распоряжении, и вы можете использовать это по своему усмотрению". Я 
считал, что здесь, в Тунисе, быть может, несколько в меньшем масштабе у нас 
сложилась обстановка, аналогичная критической ситуации 1918 года, и я был готов 
принять на себя весь огонь последующей критики, лишь бы союзные войска сумели 
взять Тунис и преподнести его в качестве новогоднего подарка нашему народу. 

Это была крупная рискованная игра, но приз казался настолько привлекательным, 
что мы отбросили всякую осторожность, стараясь доставить Андерсону каждого 
незадействованного солдата. Вместе с тем все еще существовала опасность, что 
немцы могут перебросить свою авиацию через Пиренеи в Испанию и ударить по нашим 
тылам. Тем не менее в качестве начального шага американской авиации было дано 
указание переместиться в восточном направлении, насколько это возможно, чтобы