возможности, чтобы содействовать прогрессу установления взаимного доверия. 

Берлин, по нашему убеждению, являлся экспериментальной лабораторией для 
выработки международного согласия. Здесь Запад соединился с Востоком в 
осуществлении задачи по перестройке исключительно сложной экономики и по 
перевоспитанию многочисленного населения, чтобы привить ему политическую 
порядочность и чтобы Германия, лишенная возможности и воли к агрессиям, могла 
вновь войти в семью народов. 

Если бы в этих усилиях удалось выработать совместные пути и средства разрешения 
наших разногласий и проблем на местах, то это означало бы крупный шаг вперед по 
пути дружественного урегулирования мировых проблем. Для нас, американцев, 
первостепенное значение имел тот вклад, который мы могли на местах внести в 
дело установления делового партнерства между Соединенными Штатами и Россией. 
Моя деятельность в этом направлении и вера в конечный успех усилий Объединенных 
Наций основывались на моем опыте работы в качестве Верховного 
главнокомандующего. 

В этой должности я был свидетелем того, как многие народы добивались твердого 
единства цели, несмотря на различия во взглядах и образе жизни. Военное 
руководство своими войсками при ведении боевых действий -наиболее ревностно 
охраняемый символ национального суверенитета - они поручили единому лицу, 
олицетворявшему все права. И хотя они сохраняли за собой административный 
контроль над своими частями и соединениями от назначения командиров до 
установления норм питания, союзное командование было единственным органом, 
руководившим всеми войсками в целях достижения победоносного завершения войны. 
Принцип управления войсками посредством комитета, в котором нужно было 
добиваться единогласия, прежде чем могли быть предприняты объединенные действия,
 был отброшен в пользу единого командующего, представлявшего все страны, 
вовлеченные в борьбу против общего врага. 

Во время войны было доказано, что можно добиться международного единства цели и 
ее осуществления, не подвергая опасности независимость ни одной страны, при 
условии если все были готовы передать часть своей власти единому штабу с правом 
требовать от подчиненных ему союзных войск выполнения принятых решений. При 
создании ООН и союзного органа для контроля над Германией этот опыт не был тем 
не менее учтен. Применение этого метода означало бы некую форму ограниченного 
федерального мирового правительства; метод этот, хотя и был проверен западными 
союзниками в ходе войны как единственно надежный путь к успеху, политически 
оказался неприемлем ни для одной из великих держав. Настойчивое требование на 
сохранении права вето на конференции ООН в Сан-Франциско в июне 1945 года 
основывалось на традиционной, но устаревшей концепции, что международные задачи 
могут решаться только единогласным решением. То же самое единогласие 
требовалось в Берлине даже при решении самых мелких вопросов. 

Поэтому мы очень надеялись создать среди тех, кто был занят работой в 
оккупационных органах, атмосферу дружественных отношений друг с другом, 
стремясь миролюбиво добиться общего взаимопонимания и общих целей к нашей 
взаимной выгоде. Если бы такую атмосферу можно было создать в Берлине, она 
распространилась бы за пределы Германии до наших столиц. Международное 
доброжелательство, продемонстрированное в ходе конференции в Потсдаме между 
главами государств, послужило благоприятным началом. Если бы мы смогли за 
столом переговоров вести дела на дружественной основе, то фактически могли бы 
жить вместе как друзья и в конечном счете работали бы в условиях мирового 
сотрудничества. "Модус вивенди" между Востоком и Западом был нашей 
первоочередной задачей. 

2 августа президент и сопровождавшие его лица выехали из Германии в Соединенные 
Штаты. Спустя несколько дней мне сообщили из Вашингтона, что генералиссимус 
Сталин направил мне приглашение посетить Россию. Это было обновлением старого 
приглашения, которое я получил в начале июня, но тогда не мог принять, так как 
должен был выехать в Вашингтон в военное министерство. С этим приглашением 
поступило выражение надежды моего правительства, что я смогу принять его. 

Генералиссимус предложил, чтобы в рамки моего визита вошла дата 12 августа. Это 
был день национального спортивного праздника в Москве. Я был рад 
предоставившейся мне возможности увидеть страну, в которой никогда до этого не 
бывал, но еще больше я был рад тому, что это означало, что Советское 
правительство было в такой же мере заинтересовано в развитии дружественных 
контактов, как и мы. Я быстро ответил согласием, и мне сообщили, что официально 
я буду гостем Маршала Жукова во время моего пребывания в Москве и что он будет 
сопровождать меня из Берлина в Москву. 

Когда известие о моей предстоящей поездке разошлось по штабу, буквально десятки 
сотрудников выразили просьбу сопровождать меня. Принимая во внимание 
ограниченные возможности для размещения в Москве, я взял с собой в поездку 
только генерала Клея и моего старого друга бригадного генерала Т. Дейвиса. В 
качестве адъютанта на время поездки я хотел взять моего сына Джона, лейтенанта, 
который уже несколько месяцев служил на Европейском театре военных действий. 
Командир отпустил его. Сержант Леонард Драй, находившийся при мне всю войну,