непосредственно на направлении ожидаемого немецкого контрнаступления. Он 
встретился с Брэдли, и они немедленно согласились удерживать Мортен 
минимальными силами и бросить все имеющиеся дивизии на юг. Фланги выступа они 
укрепили американской артиллерией и вызвали истребители-бомбардировщики. 
Эйзенхауэр сказал Брэдли, что, "если немцы временно прорвутся из Мортена к 
Авраншу и отрежут войска на юге, мы сможем снабжать передовые силы по воздуху в 
объеме две тысячи тонн в день". На следующий день Эйзенхауэр сказал Маршаллу: 
"Контратаки... противника... дают нам возможность окружить и уничтожить многие 
из его группировок"*61.
       Игра у Мортена стоила свеч; в классической оборонительной операции 30-я 
дивизия держала оборону, а артиллерия и авиация уничтожали немецкие танки. 9 
августа немцы прекратили контрнаступление. Канадцы и Пэттон угрожали окружением.
 Наступление союзников было в разгаре, их силы нацеливались на уничтожение 7-й 
и 5-й немецких танковых армий, которые находились в большом выступе, вершиной 
которого служил Мортен, а основанием — линия Фалез — Аржантан. "Айк постоянно 
подгоняет и Монтгомери, и Брэдли, — отмечал Батчер, — он убеждает их уничтожить 
врага, а не довольствоваться только завоеванием территории"*62.
       Наступление канадцев, однако, развивалось медленно. Пэттон, не встречая 
серьезного сопротивления, стремительно продвигался вперед. К 10 августа западня 
для немцев почти захлопнулась; части Пэттона перерезали все, кроме одного, пути 
снабжения немецких армий. 12 августа передовой корпус Пэттона достиг Аржантана. 
Канадцы все еще не взяли Фалеза.
       Нетерпеливый Пэттон хотел пересечь линию разделения армий и завершить 
окружение. Он позвонил Брэдли и умолял его: "Разрешите мне наступать на Фалез, 
и мы сбросим британцев в море, устроим им новый Дюнкерк". Брэдли отказал. Он не 
верил в то, что у Пэттона достаточно сил, чтобы удержать перемычку, когда немцы 
начнут пробиваться из окружения. Кроме того, он считал, что канадцы сами смогут 
завершить окружение*63.
       К 14 августа союзники были близки к тому, чтобы перекрыть горло мешка. 
Эйзенхауэр, как отмечал Батчер, "сиял, как именинник". Он призывал к всеобщему 
наращиванию усилий. 14 августа он издал приказ, обращенный ко всем войскам (в 
течение войны он издал всего десять таких приказов), ко всем солдатам, матросам 
и летчикам. "Мы воспользуемся предоставившейся возможностью, только если будем 
действовать быстро и решительно", — заявил Эйзенхауэр. Если каждый выполнит 
свой долг, "мы можем сделать текущую неделю исторической — прекрасной и 
плодоносной для нас и пагубной для нацистских тиранов"*64. Этот приказ 
распространялся Би-Би-Си и радиосетью союзников, а также раздавался в 
ротапринтном виде в частях.
       В ВШСЭС и в стане союзников царило невероятное оживление. Это 
чувствовали Черчилль, Рузвельт, Маршалл и Брук. В Нью-Йорке на фондовой бирже в 
ожидании мира упали акции многих компаний. 15 августа на пресс-конференции 
корреспонденты, настроенные крайне пессимистично во время патовой ситуации в 
Нормандии, спрашивали у Эйзенхауэра, сколько недель осталось до конца войны. В 
последующие дни он часто слышал этот вопрос. Люди вспоминали ноябрь 1918 года, 
когда рассыпалась германская армия, и ожидали повторения тех событий в августе 
или сентябре 1944 года. Мысль эта находила все новых адептов и досаждала 
Эйзенхауэру до октября.
       Ожидание развала Германии основывалось на неправильной интерпретации 
уроков ноября 1918 года, на неверной оценке ситуации в августе 1944 года и 
неумении понять немецкий характер. В 1918 году немцы были оттеснены за свой 
последний рубеж обороны, а в 1944 году у них еще оставался Западный вал. В 1918 
году немцы проиграли техническую гонку (именно союзники тогда располагали 
танками), а в 1944 году нацисты могли вполне обоснованно попросить вермахт 
продержаться еще немного, поскольку секретное оружие Германии могло выиграть 
войну; многие из этих видов оружия, такие, как снаряды Фау-1 и Фау-2, 
реактивные самолеты и дизельные подлодки, были уже реальностью. В 1918 году на 
перемирие согласились полоумный нерешительный кайзер и сломленный Людендорф; 
Эйзенхауэр знал, что Гитлер сделан из более прочного материала.
       И лучше всего Эйзенхауэр знал, что немцы не капитулируют, пока у них 
останутся хотя бы какие-то возможности сопротивления. Знал он это, во-первых, 
из-за собственных немецких корней. Он ожидал, что немцы будут биться до конца. 
Он знал, что они могут отойти за Западный вал и переключиться на собственные 
базы снабжения, а линии снабжения союзных экспедиционных сил удлинятся. Он 
также понимал, что из-за Транспортного плана, из-за того, что его полевые 
командиры в Нормандии очень часто вызывали на помощь тяжелые бомбардировщики, 
из-за того, что союзники много бомбили пусковые площади для Фау-1 и Фау-2, сама 
Германия оставалась относительно нетронутой. Он знал, что немцы в 1944 году 
производили больше танков, артиллерийских орудий и других вооружений, чем в 
любой другой год; он знал, что по этим причинам союзным экспедиционным силам 
предстоят тяжелейшие бои.
       Эта тема постоянно встречается в письмах жене. 11 августа он писал: 
"Пусть тебя не обманывает информация в газетах. Каждая победа... сладка — но 
война закончится только после полного уничтожения вражеских сил". В сентябре, 
когда ожидание немецкого коллапса стало еще сильнее, он писал: "Интересно, 
насколько люди дома легкомысленны по отношению к окончанию нашей работы здесь. 
Нам предстоят еще немалые страдания. Боже, как я ненавижу немцев!"*65.
       Так что, когда репортеры спросили его 15 августа, сколько недель 
осталось до победы, он рассвирепел. Батчер записал: "Айк свирепо расправлялся с 
теми, кто измерял время до конца войны «неделями»". Он называл их 
"сумасшедшими". Эйзенхауэр напомнил корреспондентам: Гитлер знает, что его