ю гвардию на середину течения 
умеренной политики и потери на выборах, в результате которых контроль в 
Конгрессе перешел к демократам. Были также и текущие вопросы, чреватые 
опасностями, такие, как Квемой и Матсу, стабильность Южного Вьетнама и, конечно,
 внутренние проблемы. Но когда Эйзенхауэр оглядывался назад, на 1953 и 1954 
годы, он испытывал чувство глубокого личного удовлетворения — ему многое 
удалось сделать за это время, и прежде всего успешно провести переговоры и 
сохранить мир.
       Эйзенхауэр сказал Хэгерти, что "одна его цель" — это "работа по 
поддержанию мира в мире"*8. Временами казалось, что он был единственным 
человеком, способным выполнять эту работу. В середине 1953 года большинство 
советников по военным внешнеполитическим и внутриполитическим вопросам были 
против заключения перемирия в Корее. Но Эйзенхауэр настоял на своем. В 1954 
году пять раз Объединенный комитет начальников штабов, Национальный совет 
безопасности и Государственный департамент рекомендовали ему начать интервенцию 
в Азии даже с применением атомных бомб. Первый раз — в апреле, когда положение 
в Дьенбьенфу стало критическим. Второй — в мае, накануне падения Дьенбьенфу. 
Третий раз — в конце июня, когда французы сказали, что китайцы вот-вот 
вмешаются в конфликт в Индокитае. Четвертый — в сентябре, с начала обстрела 
китайцами островов Квемой и Матсу. Пятый — в ноябре, после объявления китайцев, 
что американским летчикам вынесены судебные приговоры и они заключены в тюрьму.
       Пять раз в течение одного года эксперты советовали Эйзенхауэру нанести 
ядерный удар по Китаю. Пять раз он отвечал "нет". В наиболее острой форме он 
сделал это в конце ноября, когда на пресс-конференции его спросили о 
возможности превентивного удара по Китаю. Эйзенхауэру потребовалось десять 
минут для ответа, он отвечал с ходу, отдельными репликами, с видимым волнением. 
Подробно проанализировав положение, Эйзенхауэр наклонился вперед и сказал, что 
"хочет поговорить немного в своем личном качестве". Он признался, что президент 
испытывает точно такие же чувства негодования, гнева и почти такое же 
разочарование, как и любой другой американец, и первое, что ему хочется, — 
"разразиться бранью". Ему также известно, что такое "простой курс". Нация 
"объединилась бы автоматически", сомкнула бы ряды за своим лидером, и осталось 
бы выполнить очень простую работу — выиграть войну. "Вся нация дошла до такого 
накала, что вы почувствуете его везде, куда бы ни пришли. Все это дело слишком 
преувеличено". Эйзенхауэр признал, что и он не свободен от этих чувств: "В 
интеллектуальном и духовном поединке, когда происходит столкновение умов и вы 
идете дальше, чтобы увидеть, можете ли выиграть, наступает что-то такое... 
создается атмосфера... возникает отношение, которое мне не совсем незнакомо".
       Пять раз в течение одного года эксперты советовали ему еще раз получить 
удовольствие от такого ощущения. Но Эйзенхауэр знал и другое. Он напомнил 
журналистам свою любимую строфу из стихотворения Роберта Ли: "Это прекрасно, 
что война так ужасна, если бы она не была такой ужасной, то мы полюбили бы ее". 
У него был личный опыт "работы по написанию писем с выражением соболезнования 
сотням, тысячам матерей и жен, лишившихся близких. Это очень грустный опыт". 
Поэтому он обратился с призывом к журналистам, а через них к народу крепко 
подумать, прежде чем спешить начать такое дело. Постарайтесь представить себе 
последствия, настаивал он. "Не идите на войну под влиянием эмоций — или гнева, 
или чувства обиды; делайте это с молитвой"*9.
       Пять раз в 1954 году Эйзенхауэр молился о правильном выборе между войной 
и миром. И каждый раз склонялся в пользу мира.
       В первый день нового, 1955 года Чан Кайши предсказал, что война за 
Квемой и Матсу "может начаться в любое время". На другой стороне Формозского 
пролива Чжоу Эньлай заявил, что вторжение китайцев на Формозу "неизбежно"*10. 
Оба китайских соперника своими заявлениями еще больше разожгли кризис вокруг 
Формозского пролива, вскоре превратившийся в одну из наиболее серьезных проблем,
 с которыми Эйзенхауэр сталкивался за восемь лет своего пребывания на посту 
президента. Фактически в начале 1955 года США были ближе к решению использовать 
атомное оружие, чем в любой другой момент пребывания у власти Администрации 
Эйзенхауэра.
       10 января ВВС коммунистического Китая совершили налет на Тахенские 
острова, расположенные в двухстах милях от Формозы и удерживавшиеся силами 
националистического Китая. Эйзенхауэр решил, что "настало время подвести 
черту"*11. Это решение немедленно повлекло за собой вопрос, где эта черта 
должна быть проведена, но он никогда не был решен, а только способствовал 
углублению кризиса. Без сомнения, американцы были готовы сражаться и защищать 
Формозу — в 1954 году Эйзенхауэр заключил договор о взаимной обороне, по 
которому Америка была обязана это делать; договор распространялся и на 
Пескадорские острова.
       А что же с Квемоем и Матсу? Они были так близко расположены к материку, 
так далеко от Формозы, их принадлежность к континентальному Китаю была 
настолько очевидной (из-за малой площади их невозможно было использовать в 
качестве плацдарма для вторжения на Формозу), что практически все, за 
исключением Чан Кайши, считали: вряд ли стоит их оборонять. Тахенские острова 
усугубили проблему: так ли уж они жизненно важны для защиты Формозы?
       Эйзенхауэр решил, что с Тахенами можно и расстаться; но по поводу Квемоя 
и Матсу он намеренно не высказывал определенного мнения. Ему удалось сохранить 
эту неопределенность в течение всего кризиса, несмотря на всю остроту ситуации. 
Такая позиция была