х 
забав и сосредоточиться на реальном деле окончания корейской войны... Это дело 
требует, чтобы я сам отправился туда. И я поеду. Только так могу я узнать, как 
лучше послужить американскому народу и установить мир. Я еду в Корею"*33.
       Это было необычайно эффектное заявление, сделанное менее чем за две 
недели до выборов, и оно практически гарантировало успешный их исход (один из 
репортеров "Ассошиэйтед пресс" прослушал заявление, упаковал пишущую машинку и 
сошел с агитационного поезда, сказав, что здесь ему больше нечего делать, все 
уже ясно). Эйзенхауэр все время лидировал в опросах общественного мнения; 
Стивенсон в октябре несколько приблизился к нему; после корейского заявления 
Эйзенхауэр восстановил разрыв, а затем увеличил его еще больше.
       Стивенсон мудро хранил молчание по поводу этого обещания Эйзенхауэра, но 
Трумэн раскритиковал его как уловку дурного пошиба и сказал, что, если 
Эйзенхауэр действительно хочет добиваться мира, надо ехать в Москву, а не в 
Корею. Но это не было уловкой; очевидно, что новый президент должен сделать 
нечто подобное, Стивенсон тоже решил в случае победы совершить такую поездку. 
Но он и его советники понимали, что обещание сделать это со стороны губернатора 
Иллинойса будет выглядеть как игра на публику, и они только могли надеяться, 
что идея подобного заявления не придет в голову генералу Эйзенхауэру. Но 
Эйзенхауэр давно думал о поездке в Корею, ведь в годы войны он часто выезжал на 
передовую. В 1952 году, как и в 1942 — 1945-м, он хотел видеть все собственными 
глазами. Идея обнародовать такое намерение пришла Эммету Хьюзу; С. Д. Джонсон, 
помощник генерала, составил текст речи, зачитал его Эйзенхауэру и получил 
немедленное одобрение.
       Реакция публики была восторженной. Главный герой нации, ее величайший 
солдат и самый опытный государственный деятель обещал обратить личное внимание 
на главную проблему нации. Это обнадеживало, это радовало, это было именно то, 
что народ хотел услышать. Эйзенхауэр, и это важно отметить, не давал никаких 
конкретных обещаний насчет того, что он предпримет, будучи в Корее. Те, кто 
думал о военной победе, могли предположить, что генерал Айк найдет способ, как 
ее достичь; те, кто желал скорейшего окончания войны, мог поверить, что 
Эйзенхауэр способен договориться об этом. Такая неопределенность не только 
помогала завоевать голоса; более важным для Эйзенхауэра, который собирался 
выиграть в любом случае, было то, что она оставляла ему возможность выбора. 
Дело в том, что он еще не знал, что предпримет в этом отношении; он хотел 
отложить решение до тех пор, пока не увидит все сам; между тем его обещание 
было эффектным и эффективным способом использовать весь его авторитет и 
репутацию для достижения победы, не сковывая себя при этом жесткими 
обязательствами.
       После выступления в Бостоне Эйзенхауэр и Мейми отправились на поезде в 
Нью-Йорк, куда прибыли рано утром 4 ноября, в день выборов. Они проголосовали, 
затем поехали на Морнингсайд-хайтс и улеглись спать. Хотя социологи, 
проводившие опросы, избегали давать определенный прогноз, Эйзенхауэр был уверен 
в успехе. Он, конечно, оказался прав. Предварительный подсчет голосов в тот же 
вечер показал подавляющий перевес республиканцев. По стране за Эйзенхауэра 
подали голоса 55% избирателей. Его решение проводить кампанию на Юге оправдало 
себя: за него были Техас, Теннесси, Виргиния, Флорида и Оклахома; с трудом, 
правда, он прошел в Луизиане и Южной Каролине, таким образом было положено 
начало историческому процессу развала твердыни демократов на Юге.
       Эйзенхауэр получил 33 936 234 голоса против 27 314 992, отданных за 
Стивенсона, или 55,1% против 44,4%. Эйзенхауэр получил 442 голоса выборщиков 
против стивенсоновских 89 (от Западной Виргинии и восьми штатов Глубокого Юга). 
В республиканском списке он шел первым повсюду и особенно был доволен, что в 
Висконсине набрал на 100 000 голосов больше, чем Маккарти. Ему удалось получить 
республиканское большинство в Конгрессе, хотя и незначительное (на восемь — в 
Палате представителей; равенство — в Сенате, а это, при голосе вице-президента 
Никсона, означало, что контроль — у республиканцев).
       Это была полная победа. Миллионы республиканцев среднего возраста еще ни 
разу в жизни не отдавали свои голоса за победителя. После пяти предыдущих побед 
демократы были если и не вовсе отвергнуты, то хотя бы получили серьезный отпор. 
Несомненно, самую важную роль сыграла личная популярность Эйзенхауэра; это был, 
что подтверждали аналитики, больше его триумф, чем республиканцев.
       Перед телевизором в своих апартаментах в отеле "Коммодор" чета 
Эйзенхауэров слушала объявление об окончательных результатах выборов. К ним 
присоединились члены "банды", Милтон и еще несколько близких друзей и 
политических сподвижников. Мейми села на пол, слезы текли у нее по лицу. Когда 
Стивенсон сдался в полвторого ночи, Эйзенхауэр спустился в бальный зал к давно 
поджидавшим нового президента гостям, и Эйзенхауэр обратился к ним с краткой 
речью; затем они вернулись в апартаменты.
       Измученный Эйзенхауэр бросился на кровать. Клэр Бут Льюис подошла к нему 
и сказала: "Мистер Президент, я знаю, как вы устали. Но есть еще одно, что вы 
обязаны сделать". Она объяснила. Со стоном он направился к телефону и позвонил 
последнему президенту-республиканцу Герберту Гуверу*34. Затем он и Мейми решили 
вернуться на Морнингсайд-хайтс. Усаживаясь в машину на Парк-авеню, они были 
удивлены, увидев на переднем сиденье вместо сержанта Драйва двух совершенно 
незнакомых людей. Это были агенты секретной службы.
       Эйзенхауэр стал президентом. Он им стал, проявив себя как генерал, как 
государственный