события, - так отчетливо запечатлелись они с тех давних пор... Река Харама, 
текущая почти строго с севера на юг. Именно к ней было приковано пристальное 
внимание той и другой стороны. Вот синие стрелы, обозначавшие направления 
вражеских ударов, пересекли извилистую линию водной преграды. К 12 февраля 
мятежники завершили форсирование реки и начали пробиваться на Мората-де-Тахунья 
и Арганду. Сколько пришлось тогда поколесить по раскисшим глинистым дорогам - 
собирать и поторапливать резервы, укреплять стыки и фланги республиканских 
войск, помогать командирам бригад организовывать контратаки! Главную роль в 
этом памятном сражении, пожалуй, играли наши танкисты. 

На одном участке десятикилометрового фронта противник бросил на позицию 
республиканцев несколько десятков итальянских танков. Дрогнули бойцы, 
помрачнело лицо командира пехотной бригады. А танки надвигались, поливая 
республиканские цепи свинцом своих пулеметов. Пришлось вызвать к месту боя 
быстрые и более мощные Т-26. 

- Но пасаран! Но пасаран! - в возбуждении кричал тогда командир бригады. 

Да, там, где появлялись республиканские танки, фашисты не проходили. 

Грозно урча и содрогаясь от выстрелов своих пушек, двинулись вперед наши 
бронированные машины. Что могли сделать с ними итальянские танкетки, 
вооруженные пулеметами? Вот вспыхнула одна вражеская машина, задымила вторая, 
третья... 

Бойцы выскочили из окопов, подбрасывая вверх свои пилотки и береты испанцы не 
могут скрывать эмоций! Да и нам, людям, давно привыкшим к боям, трудно было 
удержать свою радость при виде поспешного бегства итальянских интервентов с 
поля боя. Грудь распирала гордость за советскую боевую технику, за наших людей, 
для которых высшее благо - выручить товарища из беды. 

Кстати сказать, в ходе Харамской операции республиканские танки, оснащенные 
пушками, добились полного господства. Итальянские машины, вооруженные лишь 
пулеметами, оказались против них совершенно бессильны. 

Фашисты могли противопоставить Т-26 только немецкие противотанковые пушки, 
которых у мятежников было немало. Приходилось сначала подавлять их силами 
артиллерии, а затем уже пускать в прорыв свои машины. И все же наши танки 
понесли тяжелые потери. 

Навсегда, наверное, запомнятся мне картины, когда наши машины врезались в 
атакующие цепи мятежников. Надо заметить, что на самых тяжелых участках фашисты 
пускали вперед марокканцев. Те шли в своих красных фесках, белых шарфах, в 
земляного цвета бурнусах, под дикие воинственные выкрики. Хотелось крикнуть им: 
"За что проливаете вы кровь, темные, обманутые люди?" 

Эта кровь, как и все другие преступления, - на черной совести фашизма. В 
наиболее напряженные дни потери мятежников на фронте исчислялись тремя четырьмя 
тысячами солдат... 

В ходе операции я понял, что мое место здесь, в войсках, где непосредственно 
куется победа. Поделился своими мыслями со старшим советником Центрального 
фронта Г. И. Куликом (Купером). Он согласился со мной. И вот я уже на командном 
пункте народного героя Испании Энрике Листера, назначенного командиром одной из 
первых дивизий Народной армии. 

Как сейчас, вижу эту встречу с ним. Мятежники пристрелялись к его командному 
пункту, расположенному в пастушеском домике. В домик угодило несколько снарядов 
- засуетились санитары, забелели бинты. Потом начался пулеметный обстрел... А 
он стоит во дворике, подтянутый, в лихо заломленной фуражке, при галстуке, и 
изучающе посматривает на меня: как, мол, тебе нравится такая музыка? Не начнешь 
ли кланяться пулям? 

Советником к Листеру шел я, надо заметить, с известным опасением. Укрепилась за 
ним репутация командира храброго, тактически грамотного, но не терпящего 
постороннего вмешательства и тем более какой бы то ни было опеки. Владея 
немного русским языком (Листер побывал в Советском Союзе, был бригадиром 
забойщиков на строительстве Московского метрополитена), он посылал к чертовой 
матери всех, кто под горячую руку совался к нему с неразумными советами. 

- Не сработаешься, Малино, - предупреждали меня. 

А я решил: "Сработаюсь". И теперь видел: Листер устраивает мне своеобразный 
экзамен. 

Над головами, над чахлыми безлистыми кустиками посвистывают пули. Мы 
прохаживаемся с Листером от домика до дворовой изгороди, от изгороди до домика. 
У него вид человека, совершающего послеобеденный моцион, я тоже показываю, что 
пули беспокоят меня не более, чем мухи. Перебрасываемся короткими деловыми 
фразами... От домика до изгороди, от изгороди до домика... Начинает смеркаться.