стал впоследствии самым известным в истории Уэст-Пойнта, его стали называть 
"обсыпанным генеральскими звездами". В 1915 году вместе с ним академию окончили 
сто шестьдесят четыре человека. Пятьдесят девять из них дослужились до звания 
бригадного генерала и выше, трое — до звания четырехзвездного генерала, а двое 
— до генерала армии. Среди них были Вернон Причард, Джордж Стритмейер, Чарлз 
Райдер, Стаффорд Ирвин, Джозеф Макнарни, Джеймс Ван Флит, Хьюберт Хармон и Омар 
Брэдли, с которым Эйзенхауэра связывала тесная дружба и о котором он писал в 
выпуске "Хауитцера" за 1915 год: "Самое яркое качество Брэда — это то, что он 
"всегда там, где нужен", и если он продолжит в том же духе, в будущем каждый из 
нас будет похваляться, что «учился с генералом Брэдли на одном курсе»"*16.
       Уэст-пойнтская система работала так, чтобы выявлять и ломать бунтарей, 
причем, как правило, успешно, — Эдгар Аллан По, бывший здесь курсантом в 1830 
году, ненавидел "проклятое место" и, не протянув и года, просто ушел из 
академии. Люди не столь радикальные, как По, пытались нарушать правила, 
принимая наказания с большей или меньшей бесшабашностью. Эйзенхауэр был именно 
таким. Его курсантские проделки, о которых он с удовольствием рассказывал в 
преклонные годы, были типичными для многих поколений слушателей, сумевших 
приспособиться к Уэст-Пойнту, не теряя своей индивидуальности.
       Курение было строго запрещено. "По этой причине, — вспоминал Эйзенхауэр, 
— я начал курить". Он курил табак "Булл Дарем", из которого надо было самому 
скручивать сигареты. Сосед по общежитию не одобрял этой привычки, другие 
выражали беспокойство, но Эйзенхауэр продолжал курить. Когда его ловил офицер, 
он стойко выполнял штрафную муштру или терпел домашний арест. И все же 
продолжал курить*17.
       Это был далеко не единственный его акт непослушания. Он не хотел или не 
мог поддерживать в своей комнате требуемую чистоту, часто опаздывал на 
построения или развод дежурных, нередко одевался не по форме. За все эти и 
другие прегрешения он платил взысканиями, которые сказались на результатах. Из 
ста шестидесяти четырех курсантов своего выпуска он оказался сто двадцать пятым 
по дисциплине. Его это мало волновало; позднее он признавался, что "в то время 
недолюбливал курсантов, которые постоянно боялись взысканий или низких оценок". 
Во время второй мировой войны, услышав, что кто-то из его однокашников получил 
звание генерала, удивленно воскликнул: "Боже, он же всегда боялся нарушить 
распоряжение!"*18
       Его любимая байка касалась буквального выполнения распоряжений и 
приказов. Эйзенхауэр и еще один первокурсник по фамилии Аткинс попались на 
каком-то нарушении. Поймавший их капрал Олдер приказал явиться к нему после 
отбоя "в шинелях", имея в виду — "одетые по всей выкладке". Двое первокурсников 
решили выполнить приказ буквально: когда они вечером явились к Олдеру, на них 
были только шинели и ничего больше.
       Олдер завопил от бешенства. Он приказал им вернуться к нему "одетыми по 
форме, с ружьями и портупеями, и, если вы забудете хоть какую-нибудь мелочь, я 
вас буду гонять всю неделю после отбоя". Курсанты исполнили приказ, 
последовавшая за этим долгая головомойка вполне компенсировалась шуточками 
курсантов по поводу Олдера*19.
       От монотонной зубрежки Эйзенхауэр чаще всего спасался все же не в мелких 
проказах, а в спорте. Спорт постоянно оставался в центре его интересов. Позднее 
он говорил, что, "кроме спорта, он ничем тогда серьезно не увлекался и учился 
только из решимости получить высшее образование"*20. На первом курсе он играл в 
футбол за команду "Каллам Холл", то есть за юниорскую команду. Зимой, чтобы 
увеличить вес, он ел, пока живот не лопался. Весной он играл в бейсбол в одной 
команде с Омаром Брэдли. К осени 1912 года он стал быстрее, сильнее и мощнее 
(сто семьдесят четыре фунта), чем когда бы то ни было. Он был полон решимости 
играть за основную команду. В первой тренировочной игре он проявил себя хорошо. 
По его собственному выражению, он "был на седьмом небе"*21.
       Улучшив свои скоростные качества, Эйзенхауэр с линии был переведен на 
заднее поле. Он получил шанс отличиться, когда перед первой официальной игрой 
заболел Джоффри Кейс, звезда армейской команды. Эйзенхауэр привел армейскую 
команду к победе над командой Стивенсонского института, а через неделю 
отличился и в игре против "Ратгерс". "Нью-Йорк Таймс" охарактеризовала его как 
"одного из самых многообещающих защитников в восточном футболе" и поместила его 
большую фотографию. После победы над "Кол-гейтом" в уэст-пойнтском ежегоднике 
отмечалось, что "Эйзенхауэра в четвертом тайме остановить было невозможно"*22.
       Неделю спустя в игре против "Тафтс" Эйзенхауэр повредил колено. Нога 
распухла, и ему пришлось провести несколько дней в госпитале, правда, к 
финальной игре против команды Военно-морского флота он надеялся поправиться. Но 
перед самой игрой, спрыгнув с лошади в манеже, он снова поранил колено, порвав 
хрящи и сухожилия. Врачи наложили гипс, от боли Эйзенхауэр не спал несколько 
дней. Когда армейская команда проиграла финал, он совсем загрустил. "Кажется, я 
никогда больше не буду улыбаться, — писал он своему другу. — Друзья, которые 
называли меня "Веселым Джимом", зовут теперь "Печальником". А главное — это 
проигрыш, ненавижу свое нынешнее беспомощное состояние. Я стал таким брюзгой, 
что ты меня не узнаешь"*23.
       Когда врачи сняли гипс и сказали Эйзенхауэру, что он больше никогда не 
сможет играть в футбол, он и вовсе пал духом. Депрессия была столь глубока, что 
соседу по комнате несколько раз пришлось уговаривать Эйзенхауэра не бросать 
академию. Позднее он вспоминал: "Жизнь почти потеряла для меня всякий смысл. 
Ничего не хотелось"*24.
       Учиться он стал хуже. На первом курсе он был пятьдесят седьмым из 
двухсот двенадцати курсантов, а на втором, когда он повредил колено, опустился