оставлять Юго-Восточную Азию предоставленной самой себе. Он намеревался создать 
региональную группировку, которая позволила бы, установив границу, проводить 
политику сдерживания. По примеру политики Трумэна в Европе в конце 40-х годов 
Эйзенхауэр хотел бы запереть коммунистов в Юго-Восточной Азии. Для достижения 
этой цели ему прежде всего было необходимо убедить Конгресс, американский народ 
и потенциальных союзников, что в Индокитае игра стоила свеч. В конце концов, 
если американцы не были готовы сражаться бок о бок с французами, то с какой 
стати они или кто-либо другой должны сражаться за то, что останется от 
некоммунистического Индокитая?
       На пресс-конференции 7 апреля Эйзенхауэр обнародовал свою наиболее 
важную и наиболее знаменитую декларацию по Индокитаю. Роберт Ричардc из 
"Коплей-Пресс" попросил прокомментировать, насколько важен со стратегической 
точки зрения Индокитай для свободного мира. Эйзенхауэр ответил, что прежде 
всего необходимо "учитывать специфическую ценность района как производителя 
материалов, в которых нуждаются другие страны". Во-вторых, "вы должны учитывать 
возможность установления диктатуры, враждебной свободному миру, под властью 
которой окажется очень много людей". И наконец, "вы должны представить себе 
картину в более широком плане, когда может возникнуть ситуация, которую вы 
назвали бы принципом "падающего домино". Если у вас есть набор костяшек домино 
и вы ставите их на ребро рядом друг с другом, затем касанием опрокидываете 
первую костяшку, то они начинают мгновенно падать — одна за другой. Вы сможете 
наблюдать подобное в начале процесса дезинтеграции, который будет иметь 
чрезвычайно глубокие последствия". Он считал, что "последовательность событий", 
в случае полного ухода США из Юго-Восточной Азии, будет означать потерю сначала 
Индокитая, затем Бирмы, затем Таиланда, затем Малайи, затем Индонезии. "Таким 
образом, речь уже идет о районах, потеря которых значительно увеличит трудности 
из-за нехватки сырья и источников сырья, а также скажется на судьбах миллионов 
и миллионов людей". Более того, потеря Юго-Восточной Азии, вероятно, повлекла 
бы за собой потерю Японии, Формозы и Филиппин, а затем угроза распространилась 
бы на Австралию и Новую Зеландию*35.
       К 23 апреля положение в Дьенбьенфу было отчаянным. Даллес направил 
несколько тревожных телеграмм Эйзенхауэру. "Франция прямо на наших глазах 
терпит крах", — констатировал государственный секретарь. Он осудил ту излишнюю 
гласность, с которой средства информации освещали события в Дьенбьенфу, потому 
что "Дьенбьенфу стал символом, военное значение которого превысило все 
допустимые пропорции". Даллес настаивал на своей точке зрения: "...нет ни 
военной, ни логической причины считать, что падение Дьенбьенфу должно привести 
к потере французами силы воли и в отношении Индокитая, и в отношении 
Европейского оборонительного сообщества". В другой телеграмме Даллес сообщал, 
что французы настаивают только на двух вариантах: операция "Гриф" или 
прекращение огня. (В отношении плана "Гриф" существовала большая путаница; 
Рэдфорд, Эли и Никсон считали, что речь шла о трех атомных бомбах, в то время 
как Даллес полагал, что план предусматривал "массированные налеты 
бомбардировщиков Б-29" с американскими опознавательными знаками и использование 
обычных бомб*36.)
       Эйзенхауэр написал длинное продуманное письмо Ал. Груентеру, верховному 
главнокомандующему союзными войсками в Европе, которого он считал наиболее 
надежным узлом связи с руководством Франции. Повторив еще раз, что об 
одностороннем американском вмешательстве не может быть и речи ("в этом случае 
мы были бы мишенью для обвинений в империализме и колониализме или, по самому 
наименьшему счету, в предосудительной опеке"), Эйзенхауэр жаловался, что "с 
самого начала 1945 года Франция была не в состоянии решить, кого она больше 
боится: Россию или Германию. Как следствие этого, ее европейскую политику 
нельзя охарактеризовать иначе как замешательство: шаг вперед и остановка, 
продвижения и отходы назад!" Эйзенхауэр так сказал о Дьенбьенфу: "Спектакль 
этот вызывал на самом деле грусть. Кажется невероятным, что нация, которая, 
имея подмогу только со стороны малочисленной английской армии, в 1914 году 
повернула вспять германское нашествие, а в 1916 году выдержала атаки чудовищной 
силы на Верден, теперь дошла до такого состояния, что не может найти несколько 
сот техников для обслуживания самолетов, чтобы они нормально летали в 
Индокитае". Эйзенхауэр считал, что французская проблема — это проблема 
руководства и духа. "Единственная надежда — это новый лидер, который смог бы 
воодушевить людей, и я не имею в виду человека ростом 6 футов 5 дюймов, 
считающего, что он и есть лидер, результат таинственного биологического и 
трансмиграционного процесса, отпрыск Клемансо и Жанны д'Арк".
       Далее в письме Эйзенхауэр уже в серьезном тоне затрагивает вопросы, 
которые, по его мнению, Груентер должен был поставить перед французами. Потеря 
Дьенбьенфу не означает, что война проиграна. Эйзенхауэр хотел, чтобы 
французская армия осталась во Вьетнаме, и обещал, что "дополнительные наземные 
силы должны прибыть из состава азиатских и европейских военных формирований, 
уже находящихся в регионе" (это означало, что Америка не будет направлять своих 
солдат, но оплатит расходы по содержанию солдат из других стран). Французы 
должны гарантировать независимость. Эйзенхауэр просил Груентера передать 
французам: конечная цель заключается в образовании "концерна наций" в 
Юго-Восточной Азии по модели НАТО*37.
       Так впервые Эйзенхауэр прямо высказал идею создания Организации договора 
Юго-Восточной Азии (СЕАТО), и особый смысл заключался в том, что она была 
высказана верховному главнокомандующему союзными войсками в Европе. Он думал 
вначале о НАТО. Его собственный страстный антикоммунизм играл, конечно, главную 
роль в его политике во Вьетнаме, которую наверняка смирял его реализм, хотя