виду фильм, который КАЭ сделала о проекте "Браво". Эйзенхауэр подчеркнул, что 
не возражает против правды, но... "Пусть бы сначала все посмотрели этот фильм, 
— сказал он Хэгерти. — Цель фильма — дать каждому возможность оказаться в 
эпицентре взрыва". Позднее под влиянием Страусса он изменил свое мнение и не 
разрешил показывать фильм из-за опасения еще больше напугать людей*23.
       Между тем дело Оппенгеймера приобрело широкую огласку. Комиссия, на 
которую Эйзенхауэр возложил обязанность провести расследование обстоятельств 
дела, сообщила, при голосах два — за и один — против, что, хотя Оппенгеймер и 
не проявлял нелояльности, у него "фундаментальные дефекты характера", поэтому 
она рекомендовала лишить его допуска к секретным работам. (Позднее КАЭ голосами 
четыре — за, включая и Страусса, один — против утвердила эту рекомендацию.) 
Публикация рекомендации комиссии соответствовала цели Хэгерти — превратить весь 
запал Маккарти в деле Оппенгеймера в газетные заголовки, и не более. Однако эта 
рекомендация положила начало раскола в американских научных кругах, которого 
так опасался Эйзенхауэр. Намерение Эйзенхауэра не обсуждать вопрос, связанный с 
усовершенствованием водородной бомбы, также встретили неоднозначно. Ему даже 
было брошено вздорное обвинение в антисемитизме, и сторонники Оппенгеймера 
утверждали, что Эйзенхауэр пошел на это только с единственной целью — 
умиротворить Маккарти. Эйзенхауэр был достаточно благоразумен, чтобы указать: 
он никоим образом не наказывает Оппенгеймера и ни в чем его не обвиняет, он 
только отделяет его от КАЭ. Он даже не был против того, чтобы Оппенгеймер 
продолжал участвовать в выполнении правительственной программы, если проект не 
секретный. "Почему бы нам не заинтересовать д-ра Оппенгеймера в проблеме 
обессоливания морской воды?" — спрашивал Эйзенхауэр Страусса в письме*24. Он 
был готов даже похвалить Оппенгеймера на пресс-конференции, хотя и в очень 
путаной форме: "Я знаю д-ра Оппенгеймера и, как и другие, восхищался им и 
уважал его за высокий профессионализм и технические достижения; и это есть 
нечто такое, через что надо пройти, неся то, о чем не следует говорить слишком 
много до тех пор, пока мы не знаем, какие могут быть ответы"*25. Закончилась 
пресс-конференция, завершилась серия испытаний "Кастл", слушания по делу "Армия 
— Маккарти" достигли своего пика, и общественный интерес к проекту "Браво" и 
его последствиям спал.
       В течение всего периода проведения испытаний "Кастл" и обсуждения 
заявления о лишении Оппенгеймера допуска Эйзенхауэр жаловался, что манера, в 
которой проводятся слушания дела "Армия — Маккарти", отвлекает внимание 
общественности от реальных проблем. Но наибольшую выгоду от этого получил он. 
Он хотел, чтобы вопрос о "Браво" и дело Оппенгеймера находились как бы в тени, 
чтобы Маккарти не проявлял к ним особого внимания, — и все это ради того, чтобы 
лишь немногие заметили: весной 1954 года Соединенные Штаты под его руководством 
вступили в гонку с Советским Союзом по созданию водородного оружия, включая 
межконтинентальные ракеты. Эйзенхауэр принял важнейшие решения по этим наиболее 
критическим проблемам, причем сумел сделать это без привлечения к ним 
сколько-нибудь значительного внимания общественности. Ему даже удалось 
отстранить Оппенгеймера, не поставив вопрос о моральных аспектах создания 
водородной бомбы.
       Эйзенхауэр, расстроенный отказом русских ответить положительно на его 
предложение "Атом для мира", целиком сосредоточился на вопросах, связанных с 
созданием водородного оружия. Оно стало краеугольным камнем его стратегии и 
оборонной политики. Оно дало ему возможность сократить расходы на оборону и в 
то же время повысить ядерную мощь, увеличив разрыв с русскими. Оно сделало 
возможным "Новый взгляд" — так называли программу Вильсона военные журналисты 
из отдела по связям с общественностью в Пентагоне, которая предусматривала 
сокращение обычных вооруженных сил, увеличение количества и мощности ядерного 
оружия и уменьшение затрат.
       В основе структуры "Нового взгляда" была концепция развития 
стратегических военно-воздушных сил и значительного сокращения обычных — 
сухопутных и морских. Реализация этой концепции целиком зависела от опережения, 
достигнутого Соединенными Штатами, в наращивании ядерного оружия. Критики во 
главе с начальником штаба армии Мэттью Риджуэем возражали против такой 
структуры, считая, что из-за несбалансированности она вынуждает Америку 
становиться в позу — "все или ничего". Конечно, Риджуэй был прав, и Даллес 
подчеркнул это в своей речи, произнесенной в середине января, объявив, что 
Эйзенхауэр и Совет национальной безопасности приняли "основное решение": в 
будущем США будут противостоять любой возможной агрессии "всей мощью 
мгновенного ответного удара средствами и в местах по нашему собственному 
выбору". Эйзенхауэр, в ответ на просьбу прокомментировать это заявление, сказал,
 что Даллес "просто подтверждает то, что, по моему мнению, является 
фундаментальной истиной и не требует принятия какого-то особого решения; это 
просто фундаментальная истина"*26.
       Но это только усложнило загадку, не пролив света на нее. Если 
американская политика заключалась в немедленном и массированном ответном ударе 
по Советскому Союзу, то что же тогда произойдет с властью, принадлежащей 
Конгрессу, объявлять войну? В марте Даллес дал объяснение: "Если русские 
нападут на одного из союзников Америки, то Президенту не придется идти в 
Конгресс за получением декларации об объявлении войны". Конгресс был недоволен 
этим заявлением, были недовольны и журналисты. В течение всей весны они 
оказывали давление на Эйзенхауэра, чтобы он дал разъяснение.
       Он объяснил: "...имеется большая разница между актом войны и объявлением 
войны". Если бы ему пришлось иметь дело с советским нападением на США, 
"гигантским Пёрл-Харбором", он действовал бы безотлагательно, но также принял