никогда не видел Эйзенхауэра столь взбешенным, как тогда, когда ему передали 
слова Милтона. Эйзенхауэр "рвал и метал". Хэгерти он сказал, что не сделает 
этого никогда.
       В конечном счете ему пришлось отступить. В начале октября Хэгерти 
обнародовал налоговые декларации Эйзенхауэра, по которым следовало, что его 
доход за десять лет составил 888 303 доллара, включая 635 000 за единовременную 
продажу прав на "Европейский поход", а налоги — 217 082 доллара, включая 158 
750 основного подоходного налога за книгу. Никто не опротестовал данных, не 
задал ни одного вопроса, но тем не менее Эйзенхауэр был в ярости. Он терпеть не 
мог, чтобы личные его денежные дела выставлялись на всеобщее обозрение. Это 
было противно его натуре. И он никогда не простил Никсону того, что тот вынудил 
его пойти на это.
       И все же Эйзенхауэр вышел из кризиса как настоящий полководец. Он не 
впадал в панику, как это случалось с остальными; он выдержал давление со 
стороны партии, когда одни требовали поддержать Никсона, другие — избавиться от 
него; последнее слово он оставил за собой. Если кто-нибудь, включая Никсона, 
хоть на миг засомневался бы в том, кто главнокомандующий, Эйзенхауэр просто 
напомнил бы тому первые слова, которые он сказал Никсону при встрече в 
аэропорту Уилинга. К тому времени, на другой вечер после речи Никсона, уже было 
ясно, что он получил потрясающую поддержку публики. Когда Никсон перед выходом 
из самолета подавал жене ставшее знаменитым пальто, Эйзенхауэр взбежал с 
простертыми для объятия руками по трапу.
       Смутившийся Никсон пробормотал:
       — Что вы, генерал, вам не было необходимости приезжать в аэропорт.
       — Почему же? — усмехнулся Эйзенхауэр. — Вы ведь мой человек!*26 — Эта 
фраза задала верный тон их отношениям.
       В конце сентября Эйзенхауэр полетел в Нью-Йорк, чтобы со своим штабом 
разработать стратегию агитационного турне по Среднему Западу. После Иллинойса 
он собирался отправиться в Висконсин, а это значило, что придется вплотную 
сталкиваться с проблемой Маккарти. Эйзенхауэр спросил Эммета Хьюза: "Слушай, 
нельзя ли сделать так, чтобы у меня был случай выразить личное уважение 
Маршаллу — прямо на заднем дворе у Маккарти?" Хьюз, мнимый либерал в стане 
Эйзенхауэра, пришел в восторг от идеи. Он набросал дополнение к речи 
Эйзенхауэра, где Маршалл превозносился "как человек и солдат, который с 
беспримерным бескорыстием и беззаветной любовью к родине посвятил себя служению 
Америке". Об обвинениях Маршалла в нелояльности говорилось, что они — 
"отрезвляющий пример того, как свобода не должна защищать себя"*27.
       Кто-то из штаба генерала — никогда так и не выяснилось кто — сообщил 
висконсинским республиканцам о намерениях Эйзенхауэра. 2 октября, когда поезд 
Эйзенхауэра остановился в Пеории, штат Иллинойс, чтобы, простояв здесь ночь, 
наутро отправиться в штат Висконсин, губернатор Висконсина Уолтер Кёлер, член 
Национального комитета Генри Ринглинг и молодой сенатор Джон Маккарти прилетели 
в Пеорию на частном самолете, чтобы постараться отговорить Эйзенхауэра. 
Эйзенхауэру, который остановился в отеле "Пер Марке", сказали, что они в городе 
и хотят встретиться с ним.
       Он ответил, что встретится только с Маккарти. Встреча продолжалась 
полчаса. Маккарти попросил Эйзенхауэра защищать Маршалла не в этом штате.
       На другой день, когда поезд мчался к Грин-Бей, Адамс показал Кёлеру 
текст речи, подготовленной для самого важного в поездке по Висконсину 
выступления в городе Милуоки. Это был обычный, стандартный набор 
республиканской антикоммунистической риторики, достаточно агрессивной; 
единственное, что выделялось, почти как неуместная и запоздалая оговорка, это 
абзац, в котором защищался Маршалл. Кёлер сказал Адамсу, что речь ему нравится, 
но он хочет, чтобы абзац о Маршалле был изъят, поскольку наносит ненужное 
оскорбление Маккарти в его родном штате. Эйзенхауэр может защищать Маршалла 
где-нибудь в другом месте.
       Из Грин-Бей поезд отправился на юг, первая остановка была в Аплтоне, 
родном городе Маккарти. Маккарти представил генерала собравшимся и стоял рядом 
с ним, пока генерал произносил двадцатиминутную речь, где ни словом не упомянул 
о Маккарти и о методах, которыми тот действует. Поезд отправился дальше, в 
Милуоки, и спор по поводу абзаца о Маршалле продолжился. Кёлер уговаривал 
Адамса: абзац с критикой Маккарти, по его мнению, выпадает из речи, из-за него 
у республиканцев будут серьезные проблемы на выборах в Висконсине (в 1948 году 
в штате победили демократы).
       Адамс отправился в конец поезда к Эйзенхауэру, чтобы довести до него 
аргументы Кёлера. "Вы предлагаете в сегодняшней речи опустить это место о 
Джордже Маршалле?" — спросил Эйзенхауэр. Адамс ответил: "Да, но не потому, что 
вы не правы, а потому, что оно не ко времени". Тогда генерал согласился: 
"Хорошо, опустим. Я уже достаточно хорошо сказал об этом в Денвере, и нет 
надобности сегодня вечером повторять сказанное".
       В своих воспоминаниях люди из штаба Эйзенхауэра старались представить 
дело просто — генерал выбросил абзац по причине его неуместности; и они 
выражали удивление тем, какой шум поднялся из-за того, что, как они говорили, 
по чьей-то небрежности полный экземпляр попал в чужие руки и снятое место стало 
известно всем. Но сами помощники Эйзенхауэра весь день повторяли репортерам: 
"Вот подождите до Милуоки и узнаете, что генерал думает о Маршалле". Все в 
поезде говорили о том, какой достойный отпор получил Маккарти. Эйзенхауэр не 
просто выкинул абзац; из уважения к сенатору он к тому же смягчил некоторые 
места, осуждающие его методы*28.
       В Милуоки Эйзенхауэр ни словом не упомянул о Маршалле. Вместо этого он