| |
ные двором, не дозволяли почти в равной мере как выйти из города,
так и войти в него. В конечном итоге никто в целом Париже не был расположен
впустить в город Принца с его войсками, как вдруг Мадемуазель, оказав
давление на волю своего отца, иывела его из оцепенения, в котором его держал
кардинал Рец. Она отправилась в ратушу передать распоряжение герцога
призвать горожан к оружию; тогда же она приказала коменданту Бастилии палить
из пушек по королевским войскам, а прибыв к Сент-Антуанским воротам, не
только склонила горожан впустить Принца и его армию, но и выйти из города и
стрелять по врагам, пока не войдут внутрь его войска. Но что окончательно
снискало Принцу благосклонность народа - это лицезрение проносимых мимо него
стольких убитых и раненых знатных особ. Герцог Ларошфуко пожелал
использовать это обстоятельство к выгоде своей партии, и, хотя его рана была
такова, что оба глаза у него почти вывалились наружу, он проехал верхом от
того места, где его ранили, до особняка Лианкура {47} в Сен-Жерменском
предместье, призывая народ оказать помощь Принцу и впредь лучше разгадывать
замыслы тех, кто обвинил его в заключении с двором тайного соглашения. На
некоторое время это возымело действие, которого он добивался: в ту пору
Париж был так расположен к Принцу, как никогда. Между тем грохот пушек
Бастилии породил в уме кардинала Мазарини два весьма различных
предположения, ибо сначала он решил, что Париж выступил против Принца и что
теперь он восторжествует и над этим городом и над своим врагом, но,
обнаружив, что, напротив, стреляют по королевским войскам, направил маршалам
Франции приказы отвести армию и вернуться в Сен-Дени. Этот день может быть
сочтен одним из славнейших во всей жизни Принца. Никогда победа не зависела
в большей мере от его личной доблести и образа действий. Можно сказать, что
никогда столь знатные лица не вели в бой столь малочисленные войска и что
войска никогда не были так верны своему долгу. Было приказано отнести
знамена гвардейского полка, полка моряков, полка Тюренна в собор Нотр-Дам,
{48} и все пленные офицеры были отпущены на честное слово.
Между тем переговоры шли своим чередом: каждая группировка либо хотела
заключения мира, либо стремилась помешать, чтобы его заключили другие,
причем и Принц и Кардинал одинаково были полны решимости не заключать его ни
под каким видом. Г-н де Шавиньи, казалось, восстановил добрые отношения с
Принцем, но было бы трудно сказать, каких мнений он придерживался до того
времени, потому что его природное легкомыслие постоянно внушало ему
совершенно противоположные. Всякий раз, как он проникался надеждой свалить
Кардинала и встать у кормила правления, он советовал покончить с
переговорами, и всякий раз, когда воображение рисовало ему, что его поместья
подвергаются разграблению, а дома срываются до основания, он же хотел,
чтобы, пав на колени, смиренно просили мира. Тем не менее в этом случае он
находил, подобно всем прочим, что нужно использовать благосклонность народа
и устроить собрание в ратуше, чтобы принять решение о провозглашении Месье
генеральным наместником государства и блюстителем французской короны, чтобы
достигнуть неразрывного единства с целью добиться удаления Кардинала; чтобы
назначить герцога Бофора комендантом Парижа, заменив им маршала Лопиталя, и
чтобы Бруссель был поставлен купеческим старшиной {49} вместо Фсвра. Но это
собрание, долженствовавшее, как надеялись, стать опорою партии, явилось
одной из главнейших причин ее гибели из-за насилия, едва не истребившего
всех, явившихся в ратушу, и отнявшего у Принца все преимущества, дарованные
ему днем сражения в Сент-Антуанском предместье. Я не могу указать, кто
именно повинен в этом столь злокозненном умысле, ибо все в один голос от
него отреклись, но, так или иначе, когда уже шло собрание, кто-то возбудил
вооруженных людей, и те принялись кричать у дверей ратуши, что пусть все
вершится сообразно с намерениями Месье и Принца, но чтобы, сверх того, им
были немедленно выданы прихлебатели кардинала Мазарини. Сначала решили, что
этот шум - не более как проявление обычного для простонародья нетерпения,
но, увидев, что толпа все увеличивается и сумятица возрастает, что солдаты и
даже офицеры участвуют в бунте, что к дверям подложили огонь и уже стреляли
по окнам, все присутствовавшие в собрании сочли, что пришел их конец.
Некоторые, чтобы спастись от огня, отдали себя во власть разъяренной толпы.
Было много убитых, лиц всякого звания и приверженцев всех партий, и многие
крайне несправедливо решили, что Принц принес в жертву своих сторонников,
дабы не внушить подозрения, что он отдал приказ расправиться со своими
врагами. Вину за это побоище {50} ни в малой мере не возлагали на герцога
Орлеанского, и вся ненависть за случившееся обрушилась на одного Принца,
который ее совсем не заслуживал. Что до меня, то я полагаю, что и тот и
другой использовали г-на де Бофора с целью устрашить тех из присутствовавших
в собрании, кто не был на их стороне, но в действительности ни один из них
не имел намерения причинить кому-нибудь зло. Принцы быстро усмирили
бесчинства, но не смогли изгладить произведенное ими впечатление. В
дальнейшем было вынесено решение учредить Совет, состоящий из Месье. Принца,
канцлера Франции, принцев, герцогов и пэров, маршалов Франции и виднейших
вожаков партии, какие тогда находились в Париже; два парламентских
президента должны были присутствовать в нем от Парламента, а купеческий
старшина - от города, дабы принимать окончательные решения обо всем,
касающемся войны и поддержания общественного порядка.
Этот Совет, однако, вместо того чтобы устранить беспорядок, еще больше
усилил его из-за притязаний отдельных лиц на преобладающее положение в нем,
и его деятельность, подобно собранию в ратуше, породила горестные
последствия, ибо герцоги Немур и Бофор, раздраженные своими прежними
разногла
|
|
