тправить его слуг и карету совершенно так же, как если бы он в  ней
находился, и, поскольку им предстояло проехать мимо собравшейся шайки, можно
будет  установить,  каковы  намерения  этих  людей  и  насколько  обосновано
предупреждение г-на Сервьена. Все было  исполнено  соответственно  принятому
решению, и неизвестные, приблизившись к карете около бронзового  коня,  дали
по ней несколько выстрелов из мушкетонов, которыми  был  ранен  лакей  графа
Дюра, стоявший  на  запятках.  Сообщение  об  этом  тотчас  же  поступило  в
Палэ-Рояль, и Принц потребовал у  короля  и  королевы  воздать  по  заслугам
фрондерам, умыслившим расправиться с ним. Кардинал в этом  случае  превзошел
самого себя: он  принялся  действовать  не  только  как  подобало  министру,
который, оберегая интересы государства, печется о жизни и безопасности столь
нужного ему принца, но выказал большую озабоченность и большее  рвение,  чем
ближайшие родичи и самые  пламенные  приверженцы  Принца.  А  тот  со  своей
стороны тем легче уверовал в искренность Кардинала, так горячо вставшего  на
его защиту, что хорошо зная всю его ловкость, не мог представить себе, чтобы
он упустил столь удобный случай отплатить  за  поддержку,  которая  еще  так
недавно была оказана ему Принцем, и притом - за счет  своих  давних  врагов.
Таким образом,  Принц,  помогая  обмануть  самого  себя,  воспринял  усердие
Кардинала как свидетельство дружеских чувств и признательности, тогда как  в
действительности оно было лишь следствием его затаенной ненависти и  желания
осуществить с наименьшей опасностью задуманное им дело.
     Фрондеры, прослышав, что против  них  столь  срочно  выдвигается  такое
грозное обвинение, сначала решили, что это делается по уговору между Принцем
и Кардиналом с  намерением  их  погубить.  Несмотря  на  это,  они  проявили
твердость, и, хотя был пущен упорный слух, что Принц готов обрушить  на  них
любые жестокости, герцог Бофор, нисколько не устрашившись его, отправился  к
маршалу Грайону, у которого ужинал Принц; и как ни изумило  присутствовавших
его  появление,  он  провел  там  остаток   вечера,   причем   держал   себя
непринужденнее кого бы то ни было. Коадъютор и он использовали все возможные
способы, чтобы смягчить Принца  и  г-жу  де  Лонгвиль  и  доказать  им  свою
непричастность к случившемуся, а маркиз Нуармутье даже предложил от их имени
принцу Марсийаку снова объединиться  со  всем  домом  Конде  для  совместной
борьбы  с  Кардиналом.  Но  Принц,  восстановленный  против  них  как  из-за
непочтительности,  с  какою  они  ему  в  поношение  предали  гласности  его
неблаговидное поведение после достигнутой  в  Нуази  договоренности,  так  и
потому,  что  дерзнули  умыслить  против  его  особы,  остался  глух  к   их
оправданиям. Да и г-жа де Лонгвиль, воодушевленная защитою интересов  своего
дома и еще больше враждебностью к Коадъютору, в частности за  предупреждения
и советы, которыми он снабжал герцога Лонгвиля  в  ущерб  ее  спокойствию  и
безопасности, поступила так же.
     Дело больше не могло оставаться в  таком  положении:  подлежало,  чтобы
Принц с согласия двора самолично свершил правосудие или  потребовал  его  от
Парламента. Первый путь был слишком насильствен и не отвечал тайному замыслу
Кардинала,  осуществление  второго   представлялось   слишком   затяжным   и
сомнительным. Тем не менее в намерения правительства  входило  передать  это
дело в  руки  Парламента,  дабы  усыпить  и  укротить  Принца  всевозможными
проволочками, а также досадить ему  тем,  что  он  окажется,  подобно  своим
противникам, в положении смиренного, зависящего от судей просителя.  Поэтому
Кардинал не  преминул  воспользоваться  надуманным  предлогом,  чтобы  ловко
провести Принца; желая иметь достаточно  времени  для  осуществления  своего
замысла, он указал Принцу на  то,  что  действовать  против  фрондеров  иным
способом, чем обращение к правосудию, которое должно быть доступно даже  для
самых отъявленных злодеев, равнозначно возобновлению гражданской войны;  что
данное  дело  слишком  значительно,  чтобы  его   решать   где-либо,   кроме
Парламента; что совесть и достоинство  короля  не  позволяют  ему  пойти  по
другому пути; что покушение чересчур очевидно, чтобы  не  быть  с  легкостью
изобличенным; что преступление подобного рода требует примерного  наказания,
но, дабы с полной уверенностью наложить его на виновных, нужно соблюсти  все
требования закона и воспользоваться обычными формами судопроизводства. Принц
охотно согласился принять этот совет  столько  же  потому,  что  считал  его
наиболее  здравым,  сколько  и  потому,  что  по  своему  характеру  был   в
достаточной мере далек от желания прибегнуть к тем  крайностям,  в  которые,
как он предвидел, его бы вовлекло это дело. Герцог Орлеанский  из  опасения,
как бы притязания аббата Ларивьера на кардинальскую шляпу не  пошли  прахом,
еще больше укрепил Принца в этом мнении. Таким образом,  полагаясь  на  свою
правоту и  еще  более  -  на  влияние,  Принц  решил,  что  на  худой  конец
самостоятельно свершит правосудие, если ему будет отказано в нем.  Итак,  он
согласился в обычном порядке подать Парламенту жалобу, {19} и на  протяжении
всего судебного разбирательства Кардинал имел  удовольствие  лично  заводить
Принца  в  расставленные  силки.  Между  тем  герцог   Бофор   и   Коадъютор
потребовали, чтобы им предоставили возможность оправдаться перед  судом.  Их
ходатайство было уважено, и обе стороны на некоторое время  оставили  другие
пути, кроме того, который вел во Дворец  Правосудия.  Но,  увидев,  с  каким
упорством фрондеры отстаивают свою невиновность, Принц вскоре понял, что ему
придется иметь дело с не уступающим в силе противником. Тем не менее он  все
еще не замечал лицемерия Кардинала, и, что бы на этот счет ни  говорили  ему
сестра и некоторые из приближенных, продолжал верить, что в своих  действиях
этот министр руководствуется искренней доброжелательностью.
     Так  миновало  несколько  дней;  страсти  с  обеих  сторон  между   тем
распалялись. Как сторонники Принца, так и сторонники фрондеров  сопровождали
своих гл