ее. Рассчитывая поразить графа своею шпагой, я  пронзил  лишь  оба
плеча его лошади, и моя вконец изогнувшаяся шпага застряла в седле. Он же  в
упор разрядил в меня спой пистолет; меня оттолкнуло с такою,  силой,  что  я
упал навзничь; весь его эскадрон,  проносясь  почти  рядом  со  мной,  также
стрелял по мне. Подошли шестеро каких-то солдат  и,  увидев,  что  я  хорошо
одет, принялись препираться, как разделить снятое с меня платье  и  кому  из
них прикончить меня. В это время граф Розан излетел  на  неприятеля  с  моей
второй линией. Грохот залпа застиг врасплох шестерых окружавших меня солдат,
и не знаю, были ли сверх этого и другие причины, но  они  разбежались.  Хотя
моя рана была очень тяжелой, я все же нашел в  себе  достаточно  сил,  чтобы
подняться  на  ноги,  и,  заметив  близ  себя  неприятельского  кавалериста,
собиравшегося вскочить в седло, отобрал у него коня, а впридачу еще и шпагу.
Я собирался присоединиться к графу Розану, но, направляясь к  нему,  увидел,
что и его люди последовали примеру моих и что повернуть их назад  и  собрать
невозможно. Граф Розан был  ранен,  захвачен  в  плен  и  вскоре  умер.  Был
захвачен в плен и маркиз Сильери.  {99}  Я  присоединился  к  генерал-майору
графу Мата {100} и вместе с ним прибыл в Париж. Я попросил  его  умолчать  о
том, как поступил со мною у него на глазах Нуармутье, и не  принес  на  него
жалобы;  больше  того,  я  воспротивился  и  намерению   наказать   трусливо
покинувших меня в разгар  схватки  солдат,  которых  собирались  предать  по
жребию смерти. Моя тяжелая и опасная рана лишила  меня  возможности  увидеть
собственными глазами происшедшее в дальнейшем ходе этой войны; события  эти,
впрочем, не заслуживают описания. {101} Нуармутье и Лег выехали во Фландрию,
чтобы привести испанскую армию, которую  Эрцгерцог  собирался  направить  на
помощь Парижу. Но обещания испанцев  и  их  поддержка  оказались  ненужными,
поскольку и Парламент и народ,  истощенные  непомерными  и  малооправданными
издержками и не  доверяя  почти  в  равной  мере  как  способностям,  так  и
благонадежности большинства своих генералов,  вскоре  после  этого  получили
прощение короля.

        ¶III §
                          (март 1649-февраль 1651)

     Король, даровал мир парижскому парламенту и всем, принимавшим участие в
гражданской войне 1649 года, и большинство парижан приняло его с ликованием,
не оставлявшим ни малейшего повода опасаться, что их можно вторично  поднять
на мятеж. Укрепившийся благодаря  поддержке  герцога  Орлеанского  и  Принца
кардинал  Мазарини  начинал  освобождаться  от   страха   перед   возможными
последствиями общественной ненависти, и эти два принца рассчитывали  на  его
признательность, соразмерную данным им обещаниям  и  тому,  чем  он  был  им
обязан. Герцог Орлеанский спокойно дожидался ее плодов и был  доволен  своей
долей участия в  государственных  делах,  а  также  внушенной  ему  надеждой
увидеть кардиналом своего  главного  подручного,  аббата  Ларивьера.  Однако
удовлетворить Принца было много труднее: его былые услуги, равно как  и  те,
которые он только что оказал на глазах короля в дни осады  Парижа,  безмерно
увеличили его притязания, и они стали тревожить Кардинала.
     Двор все еще находился в Компьене, и сколь бы вескими ни были доводы  в
пользу его переезда в Париж, Кардинал не мог все же решиться на  возвращение
в  этот  город,  страшась  лично  для  себя  возможных  в  народе   остатков
враждебности, которую тот с такой необузданностью только что проявил. Тем не
менее нужно  было  принять  решение,  и  если  довериться  врагам  Кардиналу
представлялось опасным, то не менее  опасным  было  и  выказать  перед  ними
страх. И вот, пока он пребывал в нерешительности, когда никто не смел подать
ему какой-либо совет и когда  он  не  мог  подать  его  себе  самому.  Принц
рассудил, что для доведения до конца взятого  им  на  себя  дела  ему  нужно
поехать в Париж, чтобы, смотря по тому, в каком состоянии он найдет там умы,
или иметь удовольствие возвратить туда двор, или склонить его  к  каким-либо
иным решениям. В Париже ему был оказан совершенно такой же прием,  какой  он
привык находить {1} при возвращении из своих наиболее славных походов.  Этот
благоприятный знак рассеял сомнения Кардинала, и  он,  не  колеблясь,  решил
вернуться в Париж. Короля сопровождал туда Принц, и по его  прибытии  {2}  в
Палэ-Рояль королева во всеуслышание сказала ему, что его заслуги  невозможно
в полной мере вознаградить и что  он  блистательно  сдержал  слово,  которым
поручился пред нею, восстановить власть короля и  поддержать  Кардинала.  Но
судьба вскоре превратила эти слова в совершенно противоположные им дела.
     Между тем Принц был по-прежнему  близок  с  герцогом  Орлеанским;  этой
близости  он  достиг  своей  крайней  почтительностью,  которую  старательно
подчеркивал  во  время  войны  и   продолжал   подчеркивать   с   такой   же
неукоснительностью. Что касается кардинала Мазарини, то  тут  Принц  недолго
сохранял такое же обхождение и хотя еще не решался открыто выступить  против
него, но своими колкими шутками  и  постоянным  оспариванием  справедливости
мнений  Кардинала  явно  давал  понять,  что  находит  того  мало  достойным
занимаемого им места и даже раскаивается,  что  сохранил  его  за  ним.  Это
поведение Принца приписывают весьма различным  побуждениям,  но  достоверно,
что первый повод к их розни возник еще во время Парижской войны  в  связи  с
тем, что Принц  убедился  в  существовании  у  Кардинала  коварного  замысла
перенести на него ненависть парижан и выдать его за единственного  виновника
всех выстраданных ими бедствий. Теперь Принц нашел нужным поразить Кардинала
тем же оружием и отыграть в общественном  мнении  то,  что  в  нем  потерял,
поддержав человека, который навлек на себя всеобщую ненависть, и помешав ему
удалитьс