заверяю в своей незыблемой верности.

    Ваш, Геринг. »

 Это было единственное письмо, полученное им с материка.
 Гитлер, как говорил Макензен Альфиери, «пришел в ярость от поведения короля и 
Бадольо, и оказавшись не в состоянии выяснить, где находится Муссолини». Желая 
определить его местонахождение, он приказал своему послу в Риме добиться 
встречи с королем. Однако Бадольо заявил, что он, к сожалению, «не может 
согласиться на этот визит, исходя из интересов самого Его Превосходительства 
Муссолини». Тем не менее он был готов «переслать любые письма, которые могут 
иметься у его Превосходительства посла, и передать ответ». Тогда Гитлер решил 
послать Муссолини прекрасно переплетенное полное собрание сочинений Ницше.
 Однако Муссолини не получил этих книг и во время пребывания на Понце коротал 
время, переводя на немецкий «Odi Barbare» Кардуччи или читая «Жизнь Христа» 
Джузеппе Риччотти, которую он впоследствии отдал местному священнику, щедро 
снабдив ее комментариями на полях. Из них ясно видно, с каким наслаждением дуче 
отыскивал «удивительные аналогии» между судьбой Христа и своей собственной 
жизнью. Он начал писать примечания к книге еще до ареста, и из его заметок, 
сделанных в Понце разноцветными карандашами, становится ясным, что для него 
самыми важными стали теперь страницы, посвященные предательству и аресту Христа.
 Увидев его однажды за чтением этой книги, Марини упомянул о некоторых 
параллелях в истории предательства основателя христианства и основателя фашизма.

 «Вы не должны сравнивать Его со мной», — сказал Муссолини, который не мог, 
однако, скрыть своего удовольствия.
 Ему также приятно было осознавать, что Понца была домом и для других узников. 
«Уже со времен античности, — писал он впоследствии, — сюда ссылались известные 
люди — мать Нерона Агриппина, дочь Августа Юлия, а в завершение всего — святая 
Флавия Домицилла, а в 538 году н. э. папа св. Сильвестр Мученик». Однако 
подобное самосозерцание на таком историческом фоне было всего лишь слабым 
утешением в суровом единообразии проходивших дней.
 Каждое утро он просыпался в половине восьмого, выпивал стакан молока и съедал 
по яйцу на завтрак. На обед он съедал еще одно яйцо, несколько помидоров, кусок 
хлеба и немного фруктов. Перед тем как пойти спать, выпивал стакан молока. На 
покой он отправлялся рано, как только темнело. Часами он просиживал в 
одиночестве за чтением, либо что-то писал. Порой он смотрел из окна на гавань и 
залив, раздумывая, по его собственному признанию, о презренном заговоре, 
посредством которого от него избавились в надежде, что это приведет к 
капитуляции с передачей его во вражеские руки. Ему не разрешали читать газеты, 
к нему не допускали посетителей; поскольку ему вообще ничего не дозволялось, он 
попросил Рашель пойти на мессу, которую он заказал местному священнику в память 
о смерти Бруно. Единственными его «компаньонами» были карабинеры, из-за запрета 
вынужденные выслушивать его молча, что приводило их в замешательство; старший 
сержант Марини и приходской священник Луиджи Мария Диес, который заметил 
впоследствии, что изгнание сделало «из этого великого человека доброго 
христианина».
 Он редко покидал дом. Когда на остров прибыли двое новых офицеров — 
подполковник Меоли и лейтенант Элио ди Лоренцо со старшим сержантом Античи для 
усиления охраны, ему позволили пойти купаться; однажды в сопровождении трех 
карабинеров он отправился посмотреть остатки древнеримских сооружений на 
острове и гроты, в которых священники разводили миног. Но он не хотел, чтобы 
жители деревни видели его, поэтому большую часть времени он проводил дома.
 Первого августа с материка приехал на моторной лодке ловец омаров и привез 
Муссолини ящик фруктов и два дорожных саквояжа, которые его близким было 
позволено передать ему. За их вскрытием наблюдал сержант Марини. В саквояжах 
оказались среди прочего три конверта, в одном было письмо от Рашель и 
фотография Бруно, во втором — десять тысяч лир. Третье письмо было от Эдды, его 
он прочел залпом, но затем швырнул под кровать. «Вы хотите ответить на эти 
письма?» — спросил Марини. «Нет, — произнес Муссолини. — Я не спешу».
 Большое удовольствие доставила ему присланная одежда — дуче немедленно 
переоделся в чистую белую рубашку. Однако он тут же скинул ее и, натянув кепи, 
подошел к окну. Постояв там немного, он вновь надел рубашку. Он скучал и был 
расстроен. У него в комнате сломался кран, и одного этого было достаточно для 
того, чтобы привести его в отчаяние. «Скажите мне, старший сержант; — спросил 
он раздраженно Марини, — почему в этом кране никогда нет воды? Могу вам с 
уверенностью сказать, что я потратил кучу денег на то, чтобы в Понце проложили 
водопровод».
 — Ваше Превосходительство, Вы действительно потратили на это кучу денег, но 
ключевая вода попрежнему бежит в море.
 — Вы говорите правду, старший сержант?
 — Да, Ваше Превосходительство.
 — Ох уж эти префекты!
 Так был найден новый предмет для обсуждения.
 Прошла неделя. Жизнь текла уныло и безрадостно. Дуче заболел. Послали в Понцу 
за местным доктором Сильверио Мартинелли.
 «Я знаю о ваших недугах, — заявил, не осматривая его, Мартинелли. — Я принес 
Вам лекарства, но больше я ничего сделать не смогу. Вас надо оперировать».
 «Всем итальянцам известно, чем я страдаю, — со злостью проговорил Муссолини. — 
Давайте лекарство». Однако получив его, он заявил, что этого недостаточно, и