единственная вещь, в которой он хоть что-то понимает». Когда война закончится, 
он — дуче — «посоветует Гитлеру выбросить на помойку истории все эти абсурдные 
анахронизмы в виде монархий». «Король хотел бы, чтобы мы вступили в войну тогда,
 — заявил дуче Чиано, — когда уже наступит время склеивать разбитую посуду. 
Надеюсь, что до этого не вся посуда будет разбита о нашу голову. Что может быть 
более унизительным, чем то положение, когда остаешься в стороне со скрещенными 
на груди руками в то время, пока остальные делают историю. Не имеет особого 
значения, кто, в конце концов, победит. Для того чтобы сделать народ великим, 
необходимо направить его в самую гущу битвы, даже если для этого придется дать 
ему пинок в зад».
 Ватикан раздражал дуче своим поведением так же, как и король. Но, по крайней 
мере, новый папа был более здравомыслящим, чем «тот невозможный старый 
автократ» Пий XI, который не стеснялся публично осуждать чрезмерный национализм 
и расовую идеологию в период подготовки и заключения «Стального пакта». Именно 
это заставило Муссолини заявить тогда о том, что он вполне готов «сломать 
немало дубинок о спины священников». Подобную операцию, считал Муссолини, было 
бы не слишком трудно осуществить; итальянцы — далеко не религиозный народ, они 
всего лишь суеверны; они очень скоро привыкнут к мысли о том, что легко могут 
обойтись без Ватикана. Но, хотя кардинал Пакелли, сменивший на папском престоле 
Пия XI в начале 1939 года, поначалу не казался таким упрямым и надоедливым, как 
его предшественник, но он тоже вскоре стал действовать Муссолини на нервы. До 
избрания на папский престол он был нунцием Ватикана в Германии и симпатизировал 
немцам, но он считал своим долгом сделать все, что от него зависело, чтобы 
воспрепятствовать Италии сражаться на стороне Германии. Через посредство 
отца-иезуита Пьетро Такки-Вентури, осуществлявшего связь Ватикана с Палаццо 
Венеция после заключения Латеранского договора, Пий XII постоянно напоминал 
Муссолини о необходимости поддерживать итальянский нейтралитет и о своем 
желании видеть Италию в состоянии мира. Ватиканская газета «L ' Osservatore 
Romano» опубликовала этот совет папы, сопроводив его пространным политическим 
комментарием, в котором безошибочно угадывались антифашистские интонации. В мае 
1940 года газета опубликовала папское послание королю Бельгии, королеве 
Нидерландов и Великой герцогине Люксембургской с выражением поддержки. Тираж 
этого номера газеты разошелся моментально, несмотря на действия фашистских 
молодчиков, которые запугивали покупателей, рвали в клочья и сжигали экземпляры 
газеты прямо на улицах и даже избивали владельцев киосков, продававших газету. 
В итоге, по приказу Муссолини, папского нунция предупредили — или газета 
прекратит публикацию политического материала, который мог бы рассматриваться 
как антифашистский, или газета будет вообще запрещена. «L ' Osservatore Romano» 
посчитала целесообразным сдаться на милость победителя.
 Одним из ее прегрешений, которое Муссолини не посчитал возможным простить, 
являлось противодействие постулату официальной фашистской пропаганды, усердно 
насаждавшемуся Роберто Фариначчи в его Regime Fascista. Этот тезис заключался в 
отрицании возможности примирения с теми странами, которые выступали за санкции 
против Италии во время абиссинской войны. Эти санкции всегда были мучительным 
воспоминанием для Муссолини. Самнер Веллс не мог не отметить в феврале 1940 
года, каким сильным раздражителем оно оставалось для Муссолини.
 Самнер Веллс был послан в Европу президентом Рузвельтом для того, чтобы 
выяснить, нельзя ли убедить Муссолини что-либо сделать для примирения 
Великобритании и Франции с Германией. Веллс прибыл в Рим 25 февраля с 
пространным личным письмом президента Рузвельта к дуче. Муссолини принял Веллса 
с настороженной холодностью, которая, однако, исчезла после того, как 
американец выразил надежду на достижение мира с помощью переговоров, объяснив, 
что президент Рузвельт не возражал бы, перелетев Атлантический океан, 
встретиться с дуче где-нибудь на полпути в Италию для секретных переговоров, 
которые имели бы далеко идущие последствия для всего мира. 29 февраля Веллс 
покинул Рим, если не с радужными надеждами, то, во всяком случае, в приподнятом 
настроении. Но уже к 10 марта Муссолини был снова благополучно возвращен в 
немецкий лагерь. В этот день Риббентроп, полный желания развеять все сомнения 
относительно прочности итало-германского альянса, которые мог заронить в душу 
Муссолини личный посланец президента Рузвельта, прибыл в Рим для того, чтобы 
вручить дуче ответ Гитлера на письмо Муссолини от 3 января, прибыл 
сопровождаемый многочисленной свитой, включавшей не только секретарей, 
переводчиков и официальных лиц министерства иностранных дел Германии, но и 
парикмахера, массажиста, инструктора физкультуры и врача. На самоуверенное 
заявление Риббентропа о том, что Германия стоит на пороге грандиозной и 
решительной победы, Муссолини ответил, что участие Италии в войне в настоящее 
время «является уже решенным вопросом», поскольку Британия блокировала Италию 
«в собственном море», как впоследствии в декларации о вступлении Италии в войну 
пояснил дуче. Когда три месяца спустя Гитлер решил оккупировать Данию и 
Норвегию и, в соответствии со своей, ставшей уже обычной, практикой, направил 
своего посла Макензена к Муссолини с письмом, в котором сообщал, что принятое 
им решение уже находится в стадии выполнения, то дуче на сей раз не только не 
стал выражать неудовольствия, но, наоборот, заявил, что «от всего сердца 
одобряет новую акцию» Гитлера. У Макензена осталось впечатление, что дуче не 
терпелось самому стать участником военного конфликта и его нетерпение только 
усиливалось с каждым новым письмом фюрера, обстоятельно описывавшего 
триумфальное шествие немецких армий по полям сражений. Мысль о том, что немцы 
могут и в одиночестве одержать победу, была для дуче, как уже ранее отмечал 
Чиано, просто невыносимой. К 21 апреля он, «как никогда, проникся воинственным 
духом, окончательно заняв прогерманскую позицию».